Вконец изголодавшийся Шеркей решил в этот день собственноручно приготовить шюрбе[29]. Ильяс помог начистить картошки, Тимрук растопил печь, принес воды. Молока оказалось маловато. Корову доили не вовремя, неумело, и молоко почти совсем пропало. Только подойник зря пачкали.
Новая корова так и не нашлась, как сквозь землю провалилась. Несколько дней искал ее Тимрук, всю округу обшарил — и по лесу ходил, и поля обошел, и в каждом буераке побывал, — но все без толку. Поговаривали, что несколько дней назад мижеры прогоняли какую-то корову такой масти. Может, это и была Шеркеева. Но теперь разве разыщешь, одни косточки обглоданные где-нибудь валяются.
Очень сокрушался Шеркей из-за этой пропажи. Сколько лет мечтал завести ведерную корову — и вот, пожалуйста, словно ветром сдуло. Лучше сам бы зарезал да съел. Давно уже мяса и на дух не пробовал. Если бы засолить, то надолго хватило бы. Но продать, конечно, лучше…
Уселись за стол, Шеркей принес из чулана хлеб, поднатужившись, вонзил в него нож — впору за топором было сходить: недели две назад испечен каравай.
Ильяс хлебнул шюрбе, покосился на отца и положил ложку. Тимрук, отведав похлебки, сделал то же самое.
— Вы что? Коль сели за стол, так ешьте как следует.
— Да ты ведь из одной соли сварил, — поморщился старший сын.
— Как это, как это из одной?
Шеркей попробовал, фыркнул:
— Кто совал нос не в свое дело? Кто? Два раза ведь посолили.
— Не подходили мы к котлу. Сам ты расщедрился.
Шеркей начал торопливо вылавливать из похлебки картошку и складывать на блюдо. Но и ее невозможно было взять в рот: насквозь солью пропиталась.
Сыновья, обдирая десны, перекатывали во рту окаменелый хлеб. Кое-как расправившись с ним, вылезли из-за стола.
Шеркей еще раз попробовал картошку. Оттолкнул блюдо, несколько раз плюнул. Подперев голову руками, задумался. Шевеля усами, к самому локтю подбежал таракан. Шеркей двинул рукой, стол закачался, заскрипел. Шеркей злобно ухватился за его край, тряхнул. Ножки задрожали, стали разъезжаться, как будто у новорожденного теленка. Куда же смотрит Тимрук? Неужели за всем отец следить должен? Все прахом идет. А главное — стряпать некому. Скоро желудок ссохнется.
Шеркей встал, зашагал из угла в угол, обдумывая, кого бы ему пригласить в стряпухи. Незихву? Она бы согласилась, пожалуй, пожалела бы ребят, но разве разрешит ей Элендей? Запляшет от радости, когда узнает, что брат голодает… Наведывался Шеркей к Кузинкам, но не застал никого. На работу они ушли: попрошайничать. У каждого своя забота, свое дело. А Шеркей хоть пропади, никто о нем не подумает. Ох, народ!
Был и в других домах, но тоже ничего не добился. Нет у баб свободного времени. Нужно одинокую найти, у которой своих хлопот нет. Стал перебирать в памяти таких женщин. Первой вспомнилась Шербиге. Нет, неудобно к ней идти. Не успел жену с дочерью похоронить, скажут люди, а уже вон к кому дорожку проторил. А людской молвы Шеркей боялся пуще огня. В деревне его считали человеком, который никогда воды не замутит, и он всячески старался поддерживать это мнение. У многих односельчан есть насмешливые, порочащие прозвища, а у него нет. Вернее, не было. Недавно он ненароком узнал от людей, что нарекли его Шеркеем-Лошадью. Он хотел было допытаться, почему ему дали такую кличку, но постеснялся. Видать, прозвали его так после того, как Шеркей, собираясь ехать к ворожее, вывел лошадь не через ворота, а через парадное крыльцо. Чирей бы на язык тому человеку, который придумал это прозвище. Так и будут величать до самой могилы — Лажа-Шеркей. И к детям, и к внукам прилипнет эта Лажа.
А может, сходить все-таки к Шербиге? Не умирать же с голоду. Нет, ни в коем случае нельзя. Вот если только вечером, осторожненько, чтобы никто не увидел. Он отогнал эту мысль, но она через минуту опять пришла в голову. Снова погнал, и опять она вернулась. Лезет, как муха, жужжит: «Шербиге, Шербиге…» Ну, а чего ему, по правде говоря, бояться? Ведь за делом пойдет, ради детей. Нельзя же им все время питаться всухомятку. Отощают, заболеют. И тогда люди сами же будут укорять Шеркея: «Не уберег, не позаботился, плохой отец».
После долгих, мучительных рассуждений он убедил себя, что к Шербиге сходить необходимо, и решил это сделать вечером.
Когда ждешь, время тащится, как беззубая кляча, которую ведут к живодеру. Шеркей подмел двор, вычистил конюшню, хлев, напилил с Тимруком дров, расколол, помог Ильясу уложить поленницу, а сумерки все не наступали. Солнце, казалась, не двигалось с места, как будто его кто гвоздями приколотил к макушке неба. Так и подмывало пойти сейчас же, но приходилось терпеть, вон сколько глаз вокруг.