Мы взлетели. Позже руководитель полётов скажет: «Это был взлёт не самолёта, а глиссера». Через несколько минут мы пробили облачность, и перед нами встало тёплое ласковое солнце, а нам, всем сидящим на лётных сиденьях между небом и землёй, показалось, что мы вырвались из преисподней. Я посадил промокшего Куняева на правое пилотское кресло, и он поглядывал то на приборы, то на вынырнувшую откуда-то из-под носа самолёта Подкаменную Тунгуску, которая, неспешно двигаясь с самолётом в одном направлении к северу, тёмной блестящей косой вязала по тайге петли, показывая себя во всей своей угрюмой красоте.
— Угрюм-река, как назвал её писатель Вячеслав Шишков, — сообщил я Куняеву. — Вот бы сейчас туда, — я кивнул на тайгу. — Сколько там брусники и черники!
И неожиданно услышал от Куняева стихи, которые он посвятил Вячеславу Шугаеву:
В Ербогачене, который эвенки называют Песчаным Холмом, было тепло и сухо. Наш самолёт по обыкновению первыми встретили сибирские лайки, они обнюхали куняевский рюкзак и расселись кружком, с любопытством поглядывая на прилетевших. Надо сказать, что охотников они чуяли на расстоянии. К Станиславу подошли Степан Фарков, Миша Колесников, они стали обнимать своего давнего друга. Куняев, прощаясь, подписал мне книгу, назвав «асом сибирского неба». И чуть ли не на первой странице я прочитал стихи, посвященные Вадиму Кожинову:
Я глянул на лобовое стекло самолёта — оно было заляпано кусками засохшей аэродромной грязи. Бортмеханик подогнал машину и пытался отмыть пристывший песок и глину с крыльев и капота самолёта, а техник напильником снимал заусенцы с винтов. К самолёту, пятясь, подъехала карета скорой помощи, началась посадка больных детей.
В те времена это была для нас повседневная, обычная работа пилотов гражданской авиации, где тебе не стелили ковровых дорожек и до всего приходилось доходить своими руками. Мы любили свою работу, и она платила нам той же монетой. Ведь, как известно, за всё надо платить.
Сегодня, вспоминая то время, я уже понимаю, что началом творчества, несомненно, служат впечатления; потом, когда уже приступаешь к работе, очень важны детали. Здесь на память приходят отложенные в долгий ящик встречи, эпизоды, вроде бы как случайно оброненные слова. Перед тобой начинает двигаться прожитая жизнь, она — как поток, как полёт, в котором ты всегда, пока бьётся сердце, исправляешь недочёты и несовершенства человеческой природы. И где всё, как и в лётной работе, должно быть на своём месте, выверено, точно и по слову, и по движению, и по смыслу.
Через год после того памятного взлёта я написал очерк о полётах в небе Восточной Сибири, назвав его «Непредвиденная посадка», следом другой — «Командировка в Киренск». Эти очерки будут опубликованы в журнале «Наш современник». И с тех пор журнал стал для меня родным и близким, хотя я тогда жил и работал в Иркутске. А позже, когда я «приземлился» в Москве, к большой радости всех моих земляков, и не только земляков, главным редактором «Нашего современника» стал Станислав Куняев — тот, кто видел, как взлетает самолёт с болота. Это у него после поездок на Север, в Ербогочен, после дружеских встреч с сибиряками, друзьями по рыбалке и охоте родилось прекрасное стихотворение:
Вампилов
Вода пахнет вечностью
Старый особняк, в котором размещалась Иркутская писательская организация, дышал на ладан. Но всё равно каждую литературную пятницу он был переполнен. Сюда для обсуждения очередной публикации или книги приходили преподаватели вузов, студенты, вернее, пробующие себя в поэзии студентки, актёры, журналисты, режиссёры и иные залетающие на огонёк местные знаменитости.