Печатаются его новые произведения «Сербская девойка», «Колыбель быстрокрылых орлов», «Последний звонок», «Без меня там пусто», «Иркут», «Бараба», «Воздушный меч России». Излюбленная писателем форма короткой и динамичной повести позволяет ему активно работать на «горячем» современном материале, не пренебрегать острой публицистикой, помещать своих героев в узнаваемые жизненные ситуации. В то же время для Хайрюзова характерен стиль лирической исповедальности, тонкой психологической нюансировки характеров и поступков своих героев. Свою стезю известный прозаик выбрал давно и окончательно: это столбовая дорога русской литературы в реалистическом постижении драматической основы современности. В последние годы Хайрюзов работал над романом «Звезда и крест генерала Рохлина», посвященным судьбе известного российского военачальника и общественного деятеля, депутата Государственной думы, трагически ушедшего из жизни. На основе этого документального повествования Хайрюзов написал сценарий полнометражного художественного фильма «Русская Голгофа». За этот сценарий Хайрюзов награждён главным призом XII Международного кинофестиваля «Золотой Витязь» (2003). В 2011 году выходит книга о Юрии Алексеевиче Гагарине «Колумб Вселенной». А в 2015 году за пьесу «Святитель Иннокентий», поставленную на сцене Иркутского ТЮЗа, награждён главным призом Московского международного театрального фестиваля «Золотой Витязь». В это же время Валерий Хайрюзов пишет воспоминания о тех писателях и журналистах, с которыми ему пришлось встречаться в своей жизни. Тепло, с большой любовью он вспоминает Валентина Распутина, Александра Вампилова, Станислава Куняева, Владимира Ивашковского и многих других литераторов. Некоторые из них вошли в новую книгу писателя «Чёрный Иркут», которая выходит в Красноярске.
Вадим Дементьев
Москва
Бараба
У Московского тракта
О той теперь уже далекой и недосягаемой жизни я вспоминаю каждый раз, когда автобус довозит меня до Барабы и я по привычной грязи и хляби тащусь в свое далекое детство. Его уже нет и нет тех примет, тех людей, которые когда-то заполняли мою жизнь. Может, именно поэтому мне они сегодня дороги, как никогда.
Стоящая на Московском тракте Бараба имела непростую историю. Притулившись одним концом к стенам знаменитого на всю Сибирь Вознесенского монастыря, она пыталась из этого извлечь свою выгоду. В каменной монастырской гостинице останавливались паломники, но в ней всем места не хватало, и местные с удовольствием брали на постой извозчиков, купцов, богомольцев, которые, желая попасть в Иркутск, ожидали на Барабе переправу через Ангару. В шинках и кабаках их поджидало разного рода жулье: кошевочники, шулера, лихие людишки, гулящие девки — кто-то с крестом, а кто-то с кистенем. Рассказывали, что разбойников хватали, судили и отправляли на рудники, а когда в состав Российской империи еще входила Русская Америка, то ссылали и туда, далеко и надолго.
В тридцатые годы XX века монастырь снесли, монастырскую гостиницу и кой-какие оставшиеся постройки приспособили под жилье работникам строящегося мелькомбината. На заросших боярышником полянах и буераках подавшиеся в город на стройки вчерашние крестьяне от безысходности спешно начали городить засыпушки. В народе эти стихийно возникавшие улочки называли Нахаловками. Нередко рядом становились табором цыгане. Но если первые еще пытались обустроить свое житье-бытье по образу и подобию деревенской жизни, то вторые с наступлением холодов откочевывали в более теплые края. Перед войной Нахаловки переименовали в Рёлки, была проведена нумерация домов, обитателей завалюх обложили налогами. Живешь, пользуешься землей — плати!
Вот только на прозвища не придумали налога, а так мог бы получиться неплохой навар в казну, поскольку почти все обитатели предместья имели не учтенные в паспортах клички и прозвища. Думаю, что многие филологи могли бы позавидовать фантазии жителей Барабы. Каунь, Бала, Потрох, Горе, Мотаня, Валовый, Король, Дохлый, Зяма-газировщица, Синий, Цыган — сегодня эти клички звучат для меня как позывные ушедшего невесть в какие дали детства. Они вошли в мое сознание одновременно с названием родного предместья. Из глубины памяти я вытаскиваю клички своих соседей — еще не мужиков, но уже и не парней, которые вроде и были, а потом куда-то исчезли, оставив прозвища: Митча, Кольча, Троха. Позже на лекциях по истмату я услышал утверждение, что народ никогда и ни при каких обстоятельствах не ошибается. Возможно. Однако сам факт существования кличек и прозвищ говорил о наблюдательности обитателей Нахаловок, их желании как-то разукрасить свою жизнь. Многие выражались так образно, что не стеснялись и нас, малолеток.