Позже я не раз стану свидетелем того, как совсем посторонние люди будут открывать Ватрушкину свою душу, свои незамысловатые тайны, рассказывать и доверять то, что хранили в себе за семью печатями.
Учителка быстро разговорилась, и уже через какое-то время мы знали про неё всё.
Оказалось, что отец у неё был военным лётчиком, а мать — учительницей, и всю свою жизнь они мотались по разным гарнизонам, вплоть до того момента, когда у неё не стало отца. К нашему несказанному удивлению, она хотела стать лётчицей, ещё в школе записалась в парашютный кружок, участвовала в соревнованиях и совершила более ста прыжков. Услышав такое, моё лицо вытянулось в морковку, и нос нашего самолёта пополз в сторону от выбранного курса, что вызвало быструю реакцию командира: он шуранул ногой и установил самолет на заданный курс.
— Всю жизнь мечтала, но пилотом так и не стала, — с грустью в голосе поведала Анна Евстратовна. — Девушек в лётное не берут. Пришлось поступать на исторический.
Когда пролетали Ангу, Ватрушкин, ткнув пальцем в стекло кабины, сказал, что в этом селе родился будущий патриарх всея Руси Иннокентий Вениаминов.
— Он был митрополитом Московским и Коломенским, — поправила его учительница. — В России в то время был синодальный период, и патриаршество было упразднено. Но вы правы, то положение, которое занимал Иннокентий, по сути, было патриаршим.
Нос самолёта вновь повело в сторону, но я вовремя спохватился. Таких тонкостей церковной жизни в лётном училище не преподавали, там учили одному: чётко и правильно держать курс. «Ну ладно, историки должны это знать, но откуда Ватрушкин знает?» — подумал я. Нет, не прост был мой командир, совсем не прост!
— А вон и Верхоленск! — вновь ткнув пальцем в стекло кабины, сказал Ватрушкин. — Посмотрите, какая красивая церковь.
Анна Евстратовна привстала и стала внимательно рассматривать посёлок.
— Моя мама здесь родилась, — сообщила она. — А я здесь никогда не была.
— Так надо было сюда попроситься, — сказал Ватрушкин.
— Но это другой район, я не знала.
— А вот скажи мне, дружок, — командир неожиданно повернулся ко мне. — Если у тебя нет компаса, как можно, глядя на церковь, определить стороны света?
От неожиданности я вспотел: надо же, учинил мне экзамен при постороннем человеке.
— Можно определить по кресту, — ответила за меня учительница. — Помимо большой перекладины, на кресте есть нижняя, малая. Верхний конец её всегда указывает направление на север.
— Верно, — заметил Ватрушкин. — Если есть солнце, то сторону света можно определить по часам.
— Ещё по деревьям, — наконец-то я пришёл в себя.
— Весной по снегу, — добавила учительница.
От навигации командир перешёл к астронавигации, похвалил казаков-землепроходцев, которые без компасов и моторов дошли до Восточного моря — так в России в старину называли Тихий океан.
Пока командир вёл светскую беседу с пассажиркой, я запросил погоду Жигалово. Сводка оказалась неутешительной: к нашему прилёту ожидалось усиление ветра до штормового. И самым неприятным было то, что он дул поперёк посадочной полосы. Для нашего самолёта предельно допустимой нормой было восемь метров в секунду. Но фактически сила его была одиннадцать, с порывами до пятнадцати метров. Я тут же доложил о фактической погоде Ватрушкину.
Нужно было принимать решение — следовать в Жигалово или уходить на запасной аэродром. Запасным у нас была Усть-Орда, которую мы пролетели час назад. Был ещё Качуг, но он ещё с утра был закрыт по технической причине — там ремонтировали полосу. Был ещё вариант — лететь до Осетрово, но туда могло не хватить бензина.
— Следуем к вам, — сообщил Ватрушкин своё решение жигаловскому диспетчеру. — К прилёту прошу сделать контрольный замер ветра.
И Ватрушкин, и диспетчер понимали, что вся связь пишется на магнитофон; по разрешённым правилам полётов на Ан-2 боковой ветер не должен был превышать восьми метров.