— Король хлюздит! — выкрикнул мой дружок Олег Оводнев, которого все называли Алямусом.
Но Король так зыркнул на него, что Олег скрылся за спины пацанов.
— Ну что, бросаешь или я забираю кон? — спросил Король, уверенный, что я откажусь.
— Буду бросать, — ответил я, уже чувствуя, что добром эта игра не кончится.
— Покажи взнос, — потребовал Король.
Я показал десятку и, взяв шайбу, отошел на полметра за контрольную черту — так, чтоб это видали все и чтоб у Короля не было причин для придирки. В наступившей тишине я бросил шайбу. Едва она выпорхнула из руки, понял: бросок что надо. Металлический снаряд накрыл кон.
Как только я начал собирать монеты, Король неожиданно пнул меня по руке, и деньги разлетелись во все стороны.
— Нечего играть на чужие! — процедил он.
— А ну, собери! — вдруг сказал Дохлый.
— Чаво? — угрожающе протянул Король.
На Рёлке Дохлый был пришлым и ни в какие уличные табели о рангах не укладывался. Чужак — он и есть чужак, чего с него возьмешь? Сегодня он здесь, завтра — ищи ветра в поле. Все неписаные законы улицы были на стороне Короля.
Схватка между ними была короткой: неуловимым движением, привыкший иметь дело со степными скакунами и волками, табунщик бросил Короля на землю — только мелькнули в воздухе башмаки. Такой развязки улица не ожидала. Однако и это не отрезвило Короля — он вытащил из кармана нож и пошел на Дохлого. Тот не заверещал, не бросился наутек. Напружинившись, он молча смотрел на приближающегося Короля, затем, мне показалось, с каким-то скучным видом, но с быстротой скакуна лягнул моргнувшего Короля, выбил из руки нож и коротким ударом в скулу уложил местного авторитета.
— Братан, наших бьют! — заорал Король. Это было неслыханно! Сам Король запросил по мощи у старшего брата, который сидел неподалеку на бревнах и попивал бражку. Если Король и был Королем, то в основном благодаря авторитету брата Мотани. Тот уже успел отсидеть в колонии для несовершеннолетних, и на Рёлке с ним старались не связываться. Ребятишки обычно рассыпались по домам, когда подвыпивший громила, пошатываясь, возвращался в свою халупу. На Пасху, Троицу, когда подгулявший народ выходил на улицу, чтобы в кругу друзей и знакомых отметить очередную «маевку» и похвастаться обновками, Мотаня с гитарой собирал вокруг себя мальцов, рассказывал про житье-бытье в зоне и, подыгрывая себе на «струменте», протяжно, с надрывом пел:
До сих пор не пойму, как в наших головах уживались звучащие по радио песни про пионеров, детей рабочих, и что наша обязанность в жизни — стать героями нашего времени с тем, что мы видели и слышали на улице. Конечно, от всего, что окружало нас, шторой или занавеской не отгородишься. Когда случалось очередное ЧП и школе приходилось выгонять очередного ученика, то виноват, как правило, был тот, кого выгоняли. Однако мы не всегда с этим соглашались; жизнь доказывала, что понуждение человека не исправляло. Мы еще не доросли до того, чтобы спорить с учителями: пошушукаемся, поговорим меж собой — и побежали дальше. Единственным человеком, кому мы могли доверить свои сомнения, была учительница истории Анна Константиновна. После чьей-то выходки она сказала:
— Что поделаешь, бытие определяет наше сознание.
Катя возразила, заявив, что у миллионеров свое бытие, а у бомжей свое.
— Но к этой жизни у каждого был свой путь, своя история, — грустно улыбнулась Анна Константиновна. — Так устроен мир.
— А нам говорят: мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — со всей прямотой решил поддержать Катю я.
— Так в чем вопрос? Сделайте!
Все эти рассуждения и разговоры о справедливости мы понимали по-своему и вытаскивали из загашников такой аргумент: есть костюм на выход, а есть уличная одежда для повседневности. Каждой одежде — свое время и место. Вот оно, наше бытие.
…На крик Короля Мотаня среагировал быстро. Он приподнялся, отложил в сторону гитару и крупными шагами направился в нашу сторону. Дохлого он не знал, зато хорошо знал меня. Ведь именно мне он однажды чуть не оторвал ухо за такую частушку, которую я спел, когда он проходил мимо: