Меня несколько раз спросили, смогу ли я в течение годичного испытательного срока выдержать постоянное внимание к своей персоне, которое меня наверняка ждет, если меня примут, — не ставя под угрозу работу и не сводя счеты с обидчиками.
Снова и снова они спрашивали то так, то эдак, сумею ли я реагировать в духе Джеки Робинсона, который не огрызался на тех, кто задевал его расистскими выходками в его первый год в больших лигах. Готов ли я, спрашивали они, показать пример того, что черный человек может носить форму Департамента полиции Колорадо-Спрингс не хуже, чем белый, и находиться среди них как равный?
Я отвечал, что да, я смогу сделать все, чего потребует от меня работа, и почту это за честь, не сомневайтесь.
Я не сказал им, что, когда я рос в 1960-е, нам приходилось кулаками добиваться самоуважения. Моя мама говорила мне, что если кто-то назовет меня ниггером, я должен «надавать им по морде» и научить их обращаться ко мне по-человечески. В детстве я три раза дрался с ребятами, которые называли меня ниггером.
Эти драки создавали мне некоторые проблемы в школе, и мне приходилось рассказывать о них маме. Она не сердилась, наоборот — она спрашивала: «Ты надрал им задницы?» Я всегда отвечал «да», хотя в двух случаях соврал. Мне и самому могли «надрать», но больше никто из тех ребят не называл меня ниггером.
Должно быть, мои ответы устроили их, потому что 13 ноября 1972 года я был принят в кадеты. Мое первое задание не вызвало восторга — ночная смена в Бюро удостоверения и регистрации личностей: подшивка документации и разгребание бумажных гор. Но сперва я должен был получить форму.
Кадетская форма состояла из темно-коричневых слаксов и светло-коричневой рубашки. Вот и все. Полицейская форма — темно-синие брюки и ярко-синяя рубашка. На обеих рубашках была нашивка «Колорадо-Спрингс», и, самое главное, мы были обязаны носить полицейскую фуражку.
В то время я носил скромную стрижку афро, а департаменту пока не доводилось встречаться с чем-то подобным. Лейтенант измерил мою голову, но не учел объема волос сверху и по бокам. Он намеренно прижал измерительную ленту вплотную к моей голове и выдал мне фуражку почти на полтора размера меньше нужного. Я попробовал надеть ее и сказал, что она мне мала. Фуражка просто стояла поверх моей афро, и я не мог натянуть ее на волосы. Я выглядел как мартышка, которая носит лилипутскую шляпку, чтобы забавлять толпу, выпрашивая монетку под звуки шарманки.
— Ты можешь носить фуражку как есть или подстричься, — сказал лейтенант и рассмеялся.
Я решил не отвечать на его ехидство и взял фуражку без дальнейших препирательств.
Устав департамента гласил, что каждый сотрудник, носящий униформу, должен выходить из здания в фуражке. Так что теперь я выходил из департамента полиции в обеденный перерыв в поисках забегаловки и шагал в своей кадетской форме с гордо поднятой головой, нацепив на свою афро фуражку размера минус полтора, клоун клоуном. Я козырял и желал доброго дня людям, которые показывали на меня пальцем.
Моя мама говорила мне, что если кто-то назовет меня ниггером, я должен «надавать им по морде» и научить их обращаться ко мне по-человечески.
Так продолжалось около месяца, пока однажды начальник полиции не увидел, как я возвращаюсь с обеденного перерыва.
— Почему ты так носишь фуражку? — спросил он.
— Лейтенант отказался выдать мне ту, что подходит под мой размер с учетом волос, — сказал я.
Начальник потребовал немедленно выдать мне фуражку, которая будет сидеть у меня на голове как положено, и передать лейтенанту, что это «непосредственный приказ». Я сообщил лейтенанту об этом с широкой улыбкой. Он был не слишком рад ни этому приказу, ни моему хорошему настроению. Он спросил, какой размер мне нужен. Я сказал, что не знаю. Он сердито удалился, вынес мне пару фуражек побольше, и я наконец подобрал такую, которая как следует сидела на моей афро-голове. Я победил его по его же правилам. Думаю, Джеки Робинсон мог бы мной гордиться.