— А тоник будешь?
— На кой мне тоник? Ты лучше скажи, как твоя агентурная кличка? Звание? Как вообще-то жизнь? Расскажи. Может, не увидимся больше.
— Какая, к потрохам, жизнь? Я же подводник бывший. Капитан. Мою лодку потопили, продали, сгноили. И не было альтернативы.
— А сколько получил за измену лично?
— За какую измену?
— Ну, ты же теперь маяк капитализма.
— Много ты про маяки понимаешь.
— Ты себе недвижимость купи. На Псковщине. Соберешь там из металлолома батискаф и будешь топить эстонские яхты. Идеолог.
— Напрасно смеешься. Наши люди везде. На Псковщине, в батискафах, на лодках.
— Возьми меня на лодку, хоть раз? Хочу видеть в перископ бывший советский берег.
— Ты его имеешь шанс увидеть с борта самолета. Только не оплошай. Ну ладно. Время заканчивается. Пошли. Зря ты не выпил.
Сейчас все закончится для капитана Амбарцумова. Беспокойный и любопытный, сунувший нос в дела, далекие от недвижимости, и ни черта в них так и не понявший, случайный, фрагментарный ходячий объект пересечет линию государственной границы, предъявив фальшивый паспорт с гордой фамилией Жбанов. И капитан расслабился.
А Катя, вот она, идет сквозь разошедшиеся стекла входной иллюзорной стенки. Сколько раз здесь бывал, не помню, чтобы подвело реле или механика. Подходишь, стеколки поехали, вошел, и вот они сошлись. Хорошо здесь жили при большевиках. Образцово.
Катю ведет не кто иной, как Рома. Вот он приотстал немного, глядит на босса своего. «Можно пустить», — сделал тот знак ручкой. Зал-то совсем пустой, только пассажиров человек пять, команда за стойками и у весов да на паспортном контроле и полицейский у колонны. И еще один у выхода, и какие-то люди в конце зала, под лестницей. Продажа цветов и сувениров, само собой.
Она обхватывает меня, шепчет на ухо: «Все будет хорошо, только возьми…» Но уже вплотную подошел Амбарцумов и поодаль — Рома. Глядит нехорошо. «Что взять?» — спрашиваю я глазами. «Что-то», — получаю ответ. «Где?» — глаза опускаются. Я провожу руками по талии своей верной подружки, ниже, она качает головой, выше, да. Еще выше, вот-вот, сейчас и вот, твердый предмет, но нужно залезть под блузку, да, кивок, и я расстегиваю одну пуговку, другую, рука скользит вниз, Амбарцумов не выдерживает, отворачивается, теперь быстрее, вот он, предмет, умещается в ладони, теперь быстро вынуть руку и в правый наружный карман и перевести дух.
— Ну все, граждане провожающие.
Катю отрывают от меня мягко, но настойчиво, и она идет, открывается выход, закрывается. Где Рома, там и Вальтер. Значит, машина там, у входа, справа, где остальные, и Амбарцумов уедет на ней. Вот только втолкнет меня в помещение таможни и…
— Все. Билет мне и деньги.
— Хорошо. Сейчас получишь. Пусть сперва рейс объявят.
— В туалет хочу.
— Переволновался? Ничего. Бывает. Дело житейское. Облегчись… — глумится Амбарцумов.
Мы идем вниз, налево, он платит за вход, я вхожу в кабинку, а хранитель мой снаружи, моет руки. Похаживает. Больше в помещении никого. Баллончик газовый, украденный Катей у кого-то из компании. А чтобы украсть, нужны обстоятельства.
Опять в наших комнатах мразь, перевертыши, дилеры, маклеры.
— Дружок. Нам пора. Опоздаешь.
Немного погодя он дергает дверь. Потом сильней. Мы одни здесь. Только бабулька за углом у входа. Я достаю платок, держу его под струей виды, выжимаю, накладываю на лицо.
Амбарцумов срывает хлипкий засов, видит меня, стоит, расширив ноги, и наконец делает ошибку. Протягивает руку, чтобы оторвать мою печальную плоть со срамного трона, вырвать из кафельного рая. Я выпускаю, наверное, все, что есть в этом баллончике, в его озабоченную рожу, сам все же ловлю ртом едкое и кислое, но успеваю дернуть на себя протянутую руку, схватить Амбарцумова за волосы и ударить вовремя поднявшимся коленом в лицо, а потом ребром ладони по шее и втолкнуть в кабинку. И закрыть ее. И выйти. Но опять открыть дверь и взять из кармана бесчувственного, уважаемого в прошлом человека пакет, где билет и деньги, а из внутреннего пистолет. А потом закрыть дверь и спокойно выйти.