– Вот здесь! – сказал Петя, и его указательный палец уткнулся во взятый в кружок крестик. – Здесь капитан Кидд зарыл свое золото.
– Ну-ка, ну-ка, – попытался придвинуть к себе карту Чистый, но Козлов не позволил. Он бесцеремонно выхватил карту из-под наших рук и стал ее складывать.
– Наверное, вам любопытно, как эта карта оказалась у меня, – сказал он, явно ожидая града вопросов. И снова ошибся. Мы вновь отомстили рассказчику незаинтересованным молчанием. Петя тоже решил держаться, и тогда Полуяров снисходительно проговорил:
– Петь, хорош выделываться. Сказал «А», так не будь «Б». Выкладывай!
Козлов помедлил, сохраняя реноме, и сдался:
– Все началось с моего знакомства с Александром Афанасьевичем Кудрияновым. Знакомства, разумеется, заочного, поскольку жил Александр Афанасьевич в XIX веке, а преставился за год до века XX-го. Был Кудриянов личностью незаурядной, человеком широких жестов. Мог, скажем, сегодня пожертвовать 10000 на строительство в Москве больницы для бедных, а завтра столько же на создание общедоступной библиотеки. Но мало кто знал в Первопрестольной, откуда у Александра Афанасьевича его капиталы. Он это не афишировал, а если кто лез с наглой рожей, тому давал от ворот поворот. А был Кудриянов кладоискателем, и началом его богатства стал клад, собственноручно выкопанный им в 1857 году на Девичьем поле. В те годы служил Алексашка Кудриянов по какому-то канцелярскому ведомству, ведавшему землеустройством, переписывал документы, и попали как-то к нему в руки прелюбопытные бумаги. Как вам, несомненно, известно, в 1812 году Москва, спаленная пожаром и графом Ростопчиным… Но прежде, чем занялась Москва, ее покинула вся тогдашняя знать. Раздобыть не то, что карету, подводу лишнюю было задачей непосильной, поэтому все свое добро беженцы забрать с собой не могли. Да и не верили они, что война с Наполеоном продлится долго, охолонят проклятого корсиканца русские морозы, надают по мордасам узурпатору Кутузов и де Толли с князем Багратионом. Поэтому с легким сердцем закапывали они свои ценности во дворах усадеб, по углам парков, сгружали в погреба и сравнивали те с землей. И, в общем-то, оказались правы: и про морозы, и что по мордасам, да только не все беженцы по домам вернулись, потому как от домов одни головешки остались. А что до кладов, то большинство, конечно, были выкопаны, но где-то хозяева померли, где-то еще какая неприятность? Короче, кладов с того времени в земле московской осталось множество. А некие намеки на то, где они зарыты, содержались в бумагах, составленных в 1812 и 1813 годах. Бумаги те затерялись в архивах, а несколько десятилетий спустя счастливым образом попали к Кудриянову.
– Повезло, – не без зависти произнес Чистый.
– Конечно, повезло, – согласился Петя. – Но тем бы и кончилось счастье Александра Афанасьевича, ну, один клад, ну, другой, если бы не поставил он это дело на поток. Глядел Кудриянов далеко, видел глубоко, организаторские способности имел незаурядные, поэтому создал он что-то вроде артели. Были в ней информаторы, которые по архивам и ведомствам сидели, были борзописцы из московских газет, были у него люди и в пожарном ведомстве. За мзду малую несли в клювиках Кудриянову слухи да сплетни о фамильных сокровищах. А он и легендами не брезговал, выслушивал, потому что легенды часто суть правду глаголят. Были в артели и землекопы, были и ювелиры, много разных людей к своему делу привлек Александр Афанасьевич. И ведь шло дело! Находил Кудриянов закопки да захоронки, и регулярно находил. Оттого и людишкам своим щедро отстегивал, ну, и себя не забывал.
– Ловкач! – уважительно сказал Федор.
– Трудяга, – вынес свою оценку Козлов. – Сначала Кудриянов все больше временем наполеоновского нашествия пробавлялся, но с годами и века раздвинул, и границы Москвы перешагнул, а потом и границы империи. Известно ли вам, сколько бунтов пережила Москва в XVIII веке? Соляной, медный, чумной… Город без конца горел, улицы меняли направления, пустыри застраивались домами, а там, где были дома, появлялись выжженные проплешины. И всякий раз, при всякой напасти в землю зарывались чугунки с серебром, шкатулки с драгоценностями, ковшики с золотыми монетами. Словно специально для Александра Афанасьевича! Надо, однако, отдать ему должное: если находил он или его люди что-нибудь, представляющее историческую ценность, и никакой иной, то он завсегда передавал найденное ученым.