Для такой странной скрытности, проявляемой обоими президентами, есть несколько причин. Ни Алиев, ни Кочарян по своей природе не являются демократами и в 1993-1994 годах оба пытались одержать военную победу друг над другом. Ни тот, ни другой не были готовы к диалогу. Для обоих лидеров оставаться у кормила власти было почти наверняка важнее, чем добиваться мирного урегулирования – сколь бы желанным ни был мир.
Более того, неуступчивостью и жесткостью своей политики они подогревали друг у друга азарт власти. Видимо, оба боялись, что любое публичное проявление готовности к компромиссу будет расценено как проявление слабости и приведет к тому, что противоборствующая сторона займет на переговорах более жесткую позицию.
Однако непримиримость, демонстрируемая лидерами двух стран, явно загоняет их самих в тупик. Например, когда карабахские армяне, продолжающие смотреть азербайджанское телевидение,,видят, что в вечерних выпусках новостей их называют "фашистами" и "террористами", у них пропадает всякое желание снова становиться гражданами Азербайджана.
Как искренне сказал один демократично мыслящий азербайджанец об этой ситуации с телепропагандой: "Если бы я был карабахским армянином, я бы ни за что не захотел объединяться с Азербайджаном". А между тем дефицит сторонников мирного урегулирования как в Армении, так и в Азербайджане ограничивает возможности обоих президентов в поисках компромисса, необходимого для заключения мирного договора.
Любое справедливое решение проблемы Нагорного Карабаха приведет к тому, что обеим сторонам придется смириться с болезненными уступками. Нужно будет также сбалансировать диаметрально противоположные принципы территориальной целостности и национального самоопределения. Международное сообщество неохотно одобрит соглашение о легитимизации отделения Нагорного Карабаха, ведь оно станет прецедентом, – и на это есть веские основания – опасение, что отделение может привести к дестабилизации обстановки в других "горячих точках". В основном поэтому почти во всех вариантах разрешения проблемы, обсуждавшихся до Ки-Уэста, Нагорный Карабах, пусть только де-факто, вновь признавался частью суверенной территории Азербайджана.
Но если территориальная целостность является мощным фактором международных отношений, реальное положение вещей в регионе остается непоколебимым. А реальность такова, что Нагорный Карабах отделился от Азербайджана, и уже более десяти лет карабахские армяне не имеют никаких отношений с Баку. Однако было бы крайне опасно позволить вооруженным сепаратистам завладеть отвоеванной ими территорией: это узаконит депортацию сотен тысяч людей и узаконит также право Азербайджана силой отвоевать Карабах, что вызовет бесконечную череду насилия.
Но при мирном разрешении конфликта следует уважать силу народного волеизъявления – если не силу оружия – которое привело к отделению. Мирное урегулирование будет невозможно, если за карабахскими армянами не будет фактически закреплено право на самоуправление, которое у них есть сейчас, и если они не получат серьезных гарантий безопасности.
Взаимопонимание по этим вопросам ничтожно мало. Многие азербайджанцы воспринимают территориальную целостность как своего рода "священное право" и считают, что они вовсе не обязаны делить суверенитет даже с такой провинцией, как Карабах. С 1994 года в Азербайджане почти не понимали последствий отделения Карабаха. Как-то вечером в Баку известный азербайджанский журналист совершенно серьезно сказал мне: "Не понимаю, почему нам просто не вернут наши земли? Если карабахские армяне не хотят жить вместе с нами, пусть отправляются жить в Армению".
Со своей стороны, многие армяне отказываются понимать, почему они должны отдать то, что завоевали на поле боя – и совершенно упускают из виду права карабахских азербайджанцев. "Нам не нужен Азербайджан, мы не желаем иметь отношений с Азербайджаном, – заявил в 1997 году армянский лидер Карабаха Аркадий Гукасян, как будто можно жить в полной изоляции от своего ближайшего соседа. – Это Азербайджану нужны отношения с нами".
Основные вопросы, которые необходимо решить, серьезны, но, возможно, их важность преувеличивают. Самая большая проблема заключается в отсутствии их разумного обсуждения. Странным и неконструктивным является нежелание Азербайджана вести переговоры напрямую с карабахскими армянами, – людьми, которых он считает своими гражданами. Многие армяне, со своей стороны, тоже делают совершенно невозможные заявления, словно Азербайджан – это не реальная страна и его притязания со временем просто развеются.
С этой точки зрения, самая большая проблема заключается не столько в неготовности к компромиссу, сколько в неготовности рассматривать любую возможность будущего мирного сосуществования. Гукасян рассказал историю, наглядно это подтверждающую. В 1995 году он был в составе армянской делегации, приглашенной в Финляндию для ведения переговоров о модели Аландских островов. Этот архипелаг, населенный шведами, входит в состав Финляндии, но имеет широкое самоуправление. В какой-то момент, вспоминал Гукасян, финны, представители принимающей стороны, отозвали его в сторонку и обратили внимание, на то, что подобная модель очень подходит для Нагорного Карабаха. "Они мне говорят: "Вот хорошая модель!" – а я им отвечаю: "Я готов, если хотите, хоть сейчас войти в состав Финляндии! Но мы говорим об Азербайджане" (13).
Эта история с Гукасяном наводит на мысль, что формат ведения переговоров между президентами Армении и Азербайджана изначально был непродуктивен. Оба президента сосредоточились на возможности заключения всеобъемлющего, или "пакетного", соглашения, в рамках которого все вопросы были бы решены сразу. Подобный подход к решению карабахской проблемы они избрали отчасти из-за дефицита времени: здоровье президента Алиева резко ухудшилось. Но есть еще одна причина: оба лидера находились во власти своих авторитарных инстинктов и не желали выпускать ситуацию из-под личного контроля.
После провала попытки заключения всеобъемлющего мирного договора, единственным логичным выходом из положения могло бы стать претворение в жизнь поэтапного, "пошагового" соглашения, в рамках которого, благодаря маленьким шажкам, таким как открытие границы между Арменией и Нахичеваном, возвращение какой-то части оккупированных территорий, процесс мирного урегулирования сдвинулся бы с мертвой точки. Подобные символические, но со временем все более смелые шаги связаны с определенным риском, но они могут побудить общественность обеих стран к началу мирного сотрудничества, а не к взаимной враждебности и цинизму.
И, может быть, лед начнет таять.
Даже в условиях мира лидеры Армении и Азеобайджана почти не сотрудничали дру с другом на протяжении последних ста лет. В советскую эпоху все свои дела они вели в Москве или посредством Москвы. С начала 1990-х годов Южный Кавказ превратился в запутанный клубок проблем – с боевыми действиями, закрытыми границами, тупиковыми транспортными магистралями и изолированными анклавами. В реальном политическом и экономическом понимании Кавказ не является регионом в буквальном смысле слова.
Но не всегда так было. Армянский поэт-ашуг XVIII века Саят-Нова писал на трех языках – грузинском, армянском и азербайджанском. Причем азербайджанский язык был лингва франка того времени (некоторые его азербайджанские стихотворения даже записаны армянскими буквами)., Саят-Нова чувствовал себя "своим" среди любого народа и в любом месте на Кавказе. Он считал себя строителем мостов. В одном из своих азербайджанских стихотворений поэт пишет о своей посмертной судьбе.
Из состраданья к старику, который строит мост,
Положит путник камень в основанье.
За свой народ отдам и душу, и дыханье,
Могильным камнем брат украсит мой погост* (14).
Биограф Саят-Новы Чарльз Доусетт размышляет по поводу значения слова "народ" в этом четверостишье: "О каком народе здесь идет речь? Если об армянском или грузинском, то почему стихотворение написано по-азербайджански? Похоже, поэт мыслит гораздо шире, и подразумевает единое кавказское сообщество, в котором армяне, грузины и азербайджанцы жили бы вместе в мире и согласии, под милосердным оком мудрого правителя, такого, как Ираклий II. И азербайджанский, как язык межнационального общения, оказался для поэта наиболее предпочтительным средством передачи его мыслей" (15).