— Вы рассуждаете, как приезжий, — неодобрительно сказал проводник и ушел.
Профессор молча, со вздохом поднял чемодан, пошатнувшись под его тяжестью, и пошел к стоянке такси. Здесь он начал чертыхаться. Шоферы отказались везти его. Плата не соблазняла их. «Еще попадешь в потеху вместе с негром», — говорили они.
— Но ведь я белый! — убеждал их профессор. — Я с острова Барбадос. Я просто загорел. Вот паспорт.
Его окружила толпа зевак. Кто-то взял из его рук паспорт.
— Да ты в зеркало посмотри! Боб, не твой ли это бледнолицый брат? Бел душой, но черен телом! — слышались насмешки.
Паспорт вырывали друг у друга из рук, перебрасывали через головы.
— Отдайте паспорт! — закричал профессор.
В толпе смеялись. Кто-то протянул ему паспорт, но едва он дотронулся до него, как паспорт отдернули назад.
Так повторялось несколько раз. Толпа забавлялась.
Шляпа соскочила с головы Джонсона, и чьи-то ноги наступили на нее. Профессор громко позвал на помощь полисмена, который, широко расставив ноги, стоял невдалеке.
Полисмен неторопливо подошел, взял паспорт, узнал, в чем дело, и, подмигнув, приказал шоферу ближайшего такси отвезти пассажира «по назначению». Профессор обещал хорошо заплатить.
Шофер нехотя открыл дверцу, предоставляя Джонсону самому втаскивать большой чемодан в машину. Высунувшись в открытое окно, шофер крикнул:
— Эй, Боб!
Из толпы вышел плотный, почти четырехугольный мужчина с приплюснутым носом и изуродованным левым ухом.
— Посмотри на его ногти, — шепнул шофер.
Боб обошел машину, молча отвел руки профессора от чемодана и рывком впихнул чемодан в машину.
Заметив, что Джонсон хочет сесть рядом с ним, шофер заявил:
— Пассажиров вожу только на заднем сидении.
Шофер взглянул на типа с приплюснутым носом. Тот сказал:
— Выпивка за нами.
— Ну, это немного, — отозвался шофер и тронул машину.
— Какие у вас дикие нравы! — сказал профессор, сняв очки и тщательно протирая их носовым платком. — Да, дикие, возмутительные нравы! Так обращаться и с негром — это возмутительно!
Шофер молча вел машину. Профессор Джонсон надел очки. На улицах среди прохожих он не видел ни одного негра. Мелькнула вывеска: «Колбасы, яйца, сосиски». Ему захотелось есть.
— Остановитесь возле аптеки, — сказал он шоферу. — Я куплю сэндвичей.
Шофер молча продолжал ехать дальше.
— Вы слышите? — повысил голос профессор. — Я хочу купить сэндвичей. Я на пароходе ничего не ел. Я голоден. Что же вы молчите?
— Вот что, Джонсон! — резко сказал шофер, не поворачивая головы. — Гони мне сейчас же двести долларов — и на этот раз ты избавишься от потехи.
— Что за ерунда, от какой такой потехи?
— Меня не обманешь, Джонсон. Или ты мне отвалишь двести монет, или тебя обмажут дегтем, вываляют в перьях и вывезут в тачке за город и так далее. В лучшем случае…
— Но почему меня? Что я сделал?
— Ты негр, а сегодня на негров злы. У всех выездов из города обыскивают машины. Ищут недолинчеванного негра, и ты влипнешь. Ребята уже подстерегают тебя в определенном месте, на краю города, у мельницы. Там ты потеряешь все. Ясно?
— Так ведь я не негр, а белый. Это загар.
— Конечно, загар, но они также видели твои ногти.
— Мои ногти! — воскликнул Джонсон и приблизил свои ногти к стеклам очков.
— У тебя не розовое под ногтями, как у настоящих белых, а темное. Ясно? Значит, ты цветной!
Разве мог думать профессор Джонсон, ученый с мировым именем, что какая-то ничтожная деталь его тела может оказать влияние на отношение к нему людей, может заставить целые толпы людей ненавидеть его, презирать, издеваться над ним! Такая ничтожная деталь, как цвет тела под ногтями, сильнее, чем десятки его научных трудов и изобретений, чем уважение коллег. Профессор сидел, уставившись на ногти.
Профессор Джонсон с тоской вспомнил свою прапрабабушку-мулатку. В его роду все были белые, и только одна она из всех предков — мулатка. И она единственная в роду Джонсонов оставила ему это наследство — такой фон под ногтями. Так вот почему в «черном поясе» к нему сразу отнеслись как к негру, несмотря на то что весь его облик: прямые каштановые волосы, черты лица, — все свидетельствовало о его бесспорной принадлежности к белой расе! А загар, пусть темный, многолетний, — все же загар, они сами признают это.
Ногти — вот что поставило здесь его, гордившегося на своей родине, острове Барбадос, своими родовитыми предками, в ряды черных! Даже не ногти, а более темное тело под ними. Он никогда не обращал на это внимания. «Иметь одну черную прапрабабушку — не значит еще быть негром! Платить двести долларов? За что? Никогда! Вымогательство! Грабеж! Пусть только шофер подъедет к первому полисмену. Пусть подъедет!» — мысленно твердил профессор, вспоминая все неприятности с момента высадки в гавани. Вспомнил он и о своем заграничном паспорте, неспособном защитить его от американских расистских законов.
— Джонсон, через пятьсот метров мельница, — тихо сказал шофер.
Профессор молча вынул пачку денег, отсчитал двести долларов и бросил на переднее сиденье, рядом с шофером, чтобы не касаться руками этого негодяя.
— Эх, мало взял с тебя! — сказал шофер, сгребая бумажки и запихивая их в карман брюк. — За доставку заплатишь особо сто монет. Помни!
Машина круто свернула за угол. По глухим переулкам они выехали за город на шоссе. Джонсон чувствовал себя очень и очень неспокойно. Если уж Аллену Стронгу нужно было вызывать его так срочно, то почему же он не встретил его на вокзале? Это просто невежливо.
Большая зеленая машина поравнялась с ними.
— Вы не к доценту Стронгу? — крикнул мужчина, сидящий за рулем.
— А что? — насторожившись, спросил профессор Джонсон.
— Я выехал за гостем Аллена Стронга, но опоздал к поезду. Пересаживайтесь ко мне.
— Нет, нет! — отказался профессор, опасаясь попасть «в потеху».
— Тогда поезжайте за мной, — сказал водитель зеленой машины, обгоняя их, и свернул вправо, на шоссе, обсаженное деревьями. Туда же свернуло такси.
— Куда вы, куда? — испуганно закричал Джонсон.
— В колледж при Институте Карнеджи, — буркнул шофер.
Среди деревьев виднелись многоэтажные здания, клумбы и асфальтовые дорожки. Профессор Джонсон впервые, с тех пор как слез с парохода на американскую землю, облегченно вздохнул.
Зеленая машина остановилась у дома. Мужчина, сидевший за рулем, вышел, попросил Джонсона не беспокоиться о багаже, приказал шоферу вытащить чемодан, сам расплатился за такси и, подхватив тяжелый чемодан, пошел вперед.
Профессору пришлось ждать в кабинете не больше одной минуты. Дверь отворилась, и высокий худощавый мужчина с бледным лицом вошел в кабинет, протягивая руку Джонсону. Он радушно улыбался, обнажая редко сидящие крупные желтые зубы. Его новый, с иголочки, серый костюм источал острый запах духов. Яркий галстук примазанные фиксатуаром светлые, слегка желтоватые волосы удивили профессора. Не таким «блестящим молодчиком» ожидал увидеть профессор Джонсон скромного ученого, доцента Стронга.
«Какой странный взгляд», — подумал Джонсон, всматриваясь в небольшие темные глаза хозяина, и тут же решил, что глаза слишком близко сидят возле длинного и острого носа. Джонсон схватил протянутую руку и, пожимая ее, сказал:
— Наконец-то! Боже, как я измучился по дороге! — В своей ладони он ощутил вялую, как тряпка, безразличную к его пожатию руку. Он помолчал, вздохнул и добавил: — Я представлял вас себе иным.
— Да? — спросил хозяин. — Признаюсь, я тоже не ожидал, что вы окажетесь черным.
— Что вы, я белый, это только загар! — И Джонсон сжал пальцы в кулак, чтобы не было видно ногтей.
— Только дикарь, расист расценивает человека по его оболочке, а для нас, людей науки, не важно, какая рука подпишет договор, — учтиво сказал хозяин, — белая или черная. Итак, сядем. Я вас слушаю!
— Наоборот, я вас слушаю.
— Нет, так дело не делается. Я хотел бы знать ваши условия, — настаивал хозяин.