Вдруг Домаха вскрикнула тонким, умирающим голосом:
— Ой, лышечко, не можу!..
Бурба засмеялся, резко дернул смычком по струнам — и музыка умолкла. Все сразу остановились, выпучив друг на друга глаза…
Никто не заметил, как и куда исчез Бурба; только полотнище палатки слегка колыхалось в том месте, где он стоял. Звуки скрипки, казалось, еще звенели в воздухе, а музыканта со скрипкой — как и не бывало. Может, его и вовсе тут не было, и все это было только дьявольской «марой»? В тишине слышно было, как в Батурине пели петухи…
Плясуны оттирали свиткой пот с лица, недоуменно пожимая плечами. Синенос прислушался к пению петухов, склонив голову набок, и сказал сам себе:
— Чи то первые, чи то вторые?..
— А вот сейчас узнаешь, какие! — визгливо отозвалась его жена, пробираясь к нему в толпе и снова угрожающе размахивая кочергой. — Ступай до дому, чертяка поганая!.. — она добралась до мужа и забарабанила по его спине и плечам крючком кочерги. — Вот тебе! Вот тебе!..
Синенос согнулся под градом ударов.
— Тю, ведьма! — сказал он, удивленно разводя руками.
— Ей-Богу ж, таки настоящая ведьма, сто чертив ии батькове!..
Пьяная, ошалелая ватага двинулась вон из палатки. У всех вышибло из памяти, что здесь с ними было; помнили только, что хорошо выпили и что пора идти домой. Дорогой гуляки мирно разговаривали заплетающимися языками. Мозги их, правда, плохо ворочались, но они хорошо понимали друг друга:
— От и так! — сказал один, балансируя направо и налево руками. — Чего-ж? Хай Бог милуе!..
— Эге ж… — отозвался другой, деловито кивая головой.
Третий замитил:
— А мы й то… Чи не то… Як его…
— Та так… А вже ж… — согласился четвертый…
Потолковав, гуляки разбрелись по своим хатам и завалились спать. Только на другой день они вспомнили о Бурбе и о том, как их морочила «нечистая сила»…
А на берегу Сейма уже было тихо и пусто. Костры потухли, цыгане угомонились в своих шатрах. Только в большой палатке, при свете сальной свечки, воткнутой прямо в землю, сидели на плахте Бурба и Скрипица. Бурба наливал в стаканы вино и говорил:
— Теперь мы будем гулять! Пей!..
Скрипица трусливо поглядывал на него и пил, все почему-то оглядываясь на приподнятое у входа полотнище.
— Озирнысь еще раз, — сердито сказал Бурба, оскалив зубы, — так я с тобой не так побалакаю!..
У Скрипицы затряслись руки и ноги. Бурба налил ему еще вина — и он выпил, стуча зубами о край стакана и расплескивая вино себе на свитку.
— Боишься? — спросил Бурба, усмехнувшись.
— Бо…боюсь… — пробормотал Скрипица, не смея взглянуть на него.
— Чего ж ты боишься?
— Кажут, что ты… не пан Бурба, а… а сама нечиста сила…
Бурба тихо засмеялся своим бараньим смехом.
— Дурни вы все! — сказал он, сердито нахмурившись…
Скрипица снял шапку и низко поклонился ему:
— Сделай божескую милость, пан Бурба, отпусти душу мою на покаяние. Не можу больше… страшно с тобой…
Бурба молча, серьезно посмотрел на него.
— Добре! — сказал он тихо. — Отпущу. Только поиграй мне и прежде…
— Что играть, пан Бурба? — робко спросил Скрипица.
Бурба махнул рукой, как бы говоря: играй что хочешь.
Скрипица приладил скрипку к своему щетинистому подбородку и заиграл. Это была та самая песня, от которой Скрипица плакал, когда ее играл Бурба на дворцовой стене…
Разбойник оперся локтями о колени, подпер голову ладонями и, закрыв глаза, молча слушал. Скрипица искоса взглянул на него — и ему стало страшно: у Бурбы по щекам катились слезы. Глаза у него были закрыты, он как будто спал и плакал во сне; грудь его тяжело дышала, в горле клокотало и судорожно тряслись его широкие, могучие плечи…
Свечка догорала; на берегу Сейма свежо зашумели от предутреннего ветра старые вербы. В входном отверстии палатки небо чуть засинело рассветом. Бурба вдруг поднял голову и уставился на Скрипицу мутными главами; потом ударил себя кулаком в грудь и, плача, сказал:
— Где Марынка, Скрипица?.. Скажи, где Марынка?..
Скрипица все играл, леденея от страха.
— Не можу я без Марынки!.. — простонал Бурба и, уткнувшись лицом в свои широкие ладони, глухо, как собака, завыл…
Тихий, точно предостерегающий свист проскользнул в палатку. Бурба сразу затих и, махнув Скрипице, чтобы тот перестал играть, прислушался. Скрипица опустил скрипку, боязливо покосившись на вход палатки. Где-то недалеко послышался шорох, точно от крадущихся шагов…