— Но, — заметил офицер, посмотрев с удивлением на того, кого он называл монсеньером, — я думаю, что ваше высочество ни одной минуты не предполагает, что депутаты прикажут кавалеристам Тилли удалиться. Не правда ли?
— Почему? — холодно спросил молодой человек.
— Потому что этот приказ был бы просто равносилен подписанию смертного приговора господам Корнелию и Яну де Виттам.
— Мы это сейчас узнаем, — холодно ответил его высочество. — Одному лишь Богу известно, что творится в сердцах людей.
Офицер украдкой посмотрел на непроницаемое лицо своего спутника и побледнел.
Этот офицер был человек честный и смелый.
С того места, где остановились принц и его спутник, были хорошо слышны голоса и топот толпы на лестнице ратуши.
Затем этот шум стал распространяться по всей площади, вырываясь из здания через открытые окна зала с балконом, на котором появлялись господа Бовельт и Асперен (они теперь вошли внутрь, опасаясь, по всей вероятности, как бы напирающая толпа не перекинула их через перила).
Потом за окнами замелькали неспокойные бесформенные тени.
Зал, где происходили переговоры, заполнился народом.
Вдруг шум на мгновение затих, а после этого вновь усилился и достиг такой мощи, что старое здание сотрясалось до самого гребня крыши.
Поток людей снова покатился по галереям и лестницам — теперь уже к выходной двери, из-под сводов которой он вихрем вырвался наружу.
Во главе первой группы скорее летел, чем бежал, человек с искаженным омерзительной радостью лицом.
То был хирург Тикелар.
— Вот он! Вот он! — кричал он, размахивая в воздухе бумажкой.
— Они получили приказ, — пробормотал пораженный офицер.
— Ну вот, теперь я убедился, — спокойно сказал принц. — Вы не знали, мой дорогой полковник, честный или смелый человек этот Бовельт. Он ни то ни другое.
Провожая спокойным взглядом катившийся перед ним поток толпы, он добавил:
— Теперь пойдемте к Бейтенгофу, полковник; я думаю, что там мы сейчас увидим необычное зрелище.
Офицер поклонился и, не отвечая, последовал за своим повелителем.
Площадь и все кругом заполняла бесчисленная толпа, но кавалеристы Тилли продолжали успешно сдерживать ее по-прежнему, а главное — с той же твердостью.
Вскоре граф Тилли услышал все возраставший шум — то приближался людской поток; затем он заметил его первые валы: они наплывали с быстротою бурного водопада.
В то же мгновение он увидел над судорожно простертыми руками и сверкающим оружием развевающуюся в воздухе бумагу.
— О-о, — заметил он, приподнявшись на стременах и коснувшись своего лейтенанта эфесом шпаги, — мне кажется, что эти мерзавцы добились приказа.
— Подлые негодяи! — воскликнул офицер.
Действительно, это был приказ, который гражданская милиция принесла с радостным ревом.
Она тотчас же двинулась вперед и с громкими криками и опущенным оружием направилась к кавалеристам графа де Тилли.
Но граф был не такой человек, чтобы позволить вооруженным горожанам приблизиться больше, чем это полагалось.
— Стой! — закричал он. — Стой! Назад от лошадей или я скомандую «Вперед!».
— Вот приказ! — закричала сотня дерзких голосов.
Тилли с изумлением взял его, окинул быстрым взглядом и очень громко произнес:
— Люди, подписавшие этот приказ, — истинные палачи Корнелия де Витта. Что касается меня, то я скорее дал бы отрубить себе обе руки, чем согласиться написать хоть одну букву этого гнусного приказа.
И, оттолкнув эфесом шпаги человека, хотевшего у него взять обратно приказ, он сказал:
— Одну минуту, бумага эта не пустячная, и я должен ее сохранить.
Он сложил приказ и бережно положил его в карман своего камзола.
Затем, повернувшись к отряду, скомандовал:
— Кавалеристы, направо!
И не громко, но все же так, что слова его были отчетливо слышны, он произнес:
— А теперь, убийцы, делайте свое дело.
Бешеный вопль ярой ненависти и дикой радости, клокотавший на Бейтенгофской площади, провожал кавалерию.
Кавалеристы отъезжали медленно.
Граф оставался сзади, до последней минуты сдерживая оголтелую толпу, которая постепенно двигалась вперед, вслед за его лошадью.
Как видите, Ян де Витт не преувеличивал опасности положения, когда помогал брату подняться и торопил его покинуть тюрьму.
И вот Корнелий, опираясь на руку бывшего великого пенсионария, стал спускаться по лестнице во двор.
Внизу он увидел красавицу Розу: она вся дрожала от волнения.
— О господин Ян, — сказала она, — какая беда!
— Что случилось, дитя мое? — спросил де Витт.
— Говорят, что они направились в ратушу требовать там приказа господину Тилли очистить площадь.
— Да, — заметил Ян, — это правда, дитя мое: если кавалеристы удалятся, то для нас создастся действительно скверное положение.
— Если бы вы разрешили дать вам совет… — начала девушка, трепеща от волнения.
— Говори, дитя мое. Не удивлюсь, если Господь заговорит со мной твоими устами.
— Вот что, господин Ян, я на вашем месте не выходила бы на главную улицу.
— Почему же, раз кавалеристы Тилли находятся еще на своем посту?
— Да, но они обязаны оставаться у тюрьмы, лишь пока этот приказ не будет отменен.
— Безусловно.
— А есть у вас приказ, чтобы Тилли сопровождал вас за городскую черту?
— Нет.
— Тогда, как только вы минуете первых кавалеристов, вы попадете в руки толпы.
— Ну, а гражданская милиция?
— О, она-то больше всего и беснуется.
— Как же быть?
— На вашем месте, господин Ян, — продолжала застенчиво девушка, — я вышла бы через потерну. Она ведет на безлюдную улочку; вся же толпа находится на большой улице, ожидая у главных ворот; оттуда я бы пробралась к городской заставе, через которую вы хотите выехать.
— Но брат не сможет дойти, — сказал Ян.
— Я попытаюсь, — ответил с твердостью Корнелий.
— Но разве у вас нет кареты? — спросила девушка.
— Карета там, у главного входа.
— Нет, — возразила девушка, — я решила, что ваш кучер — верный человек, и велела ему находиться у потерны.
Братья с умилением переглянулись и обратили свои взгляды, преисполненные величайшей благодарности, на девушку.
— Теперь, — сказал великий пенсионарий, — остается узнать, согласится ли Грифус открыть нам эту дверь.
— О нет, он никогда не согласится на это, — сказала Роза.
— Как же быть?
— А я предвидела его отказ и, пока он разговаривал через тюремное окно с одним из кавалеристов, вытащила из связки ключ.
— И этот ключ у тебя?
— Вот он, господин Ян.
— Дитя мое, — сказал Корнелий, — я ничего не могу тебе дать в награду за оказываемую мне услугу, кроме Библии, которую ты найдешь в моей камере: это последний дар честного человека, и надеюсь, он принесет тебе счастье.
— Спасибо, господин Корнелий, я никогда с ней не расстанусь, — сказала девушка.
Потом со вздохом она добавила про себя:
«Какое несчастье, что я не умею читать!»
— Крики усиливаются, дитя мое, и я думаю, что нам нельзя терять ни минуты, — сказал Ян.
— Идемте же, — промолвила прелестная фризка и внутренним коридором повела обоих братьев в противоположную сторону тюрьмы.
В сопровождении Розы они спустились по лестнице ступенек в двенадцать, пересекли маленький дворик с зубчатыми стенами и, открыв ворота под каменным сводом, вышли на пустынную улицу по другую сторону тюрьмы, где их ожидала карета со спущенной подножкой.
— Скорее, скорее господа! — умолял испуганный кучер. — Вы слышите, как они кричат?
Усадив Корнелия в карету первым, великий пенсионарий повернулся к девушке.
— Прощай, дитя мое, — сказал он, — все наши слова могли бы только в очень слабой степени выразить нашу благодарность. Мы вручаем твою судьбу воле Божьей, и я надеюсь, Господь вспомнит о том, что ты спасла жизнь двух человек.