Девушка остановилась, бессмысленно озираясь по сторонам. Она не понимала того, что стоит. Ей казалось, что она по-прежнему продолжает движенье и вокруг размытым пятном тянется степь. Страшная картинка, на которой корчилось в предсмертной судороге собственное растерзанное тело, вдруг обрела новый смысл и показалась девушке успокоением, избавлением от той усталости, что кольцами лесной змеи сковала ее по рукам и ногам.
Будто того и ждала, кровожадная степь взорвалась звуками — Роксана не ожидала от нее такой щедрости. Топот копыт, свист, гортанные крики, вой ветра — все слилось в один шум. Смертельный и последний. Тот, который ей предстоит унести с собой в мир иной.
Роксана повернулась лицом к смерти. В душе не было ни смятенья, ни тем более страха — все сожрала ненасытная усталость. В колеблющемся мареве выжженной лучами Гелиона степи как призрак возник всадник. Каурый жеребец рвал поводья, вспарывая копытами сухую землю. Всадник пронзительно свистел, приподнимаясь в седле. Черные волосы, заплетенные в десятки косиц, рвал ветер. Кожаная куртка разошлась в стороны, обнажая грудь, увешанную многочисленными амулетами.
Чтобы разглядеть всадника, девушке не нужно было напрягать зрение. Она узнала его издалека. Да и грех было не узнать того, кто владел тобой долгих шесть лет.
Судя по всему, Шанан-дэй тоже заметил беглянку. Залихватский и такой знакомый свист нашел отклик в ее душе. Роксана продолжительно вздохнула, приводя в порядок дыхание и поглубже вжала босые пятки в сухую землю.
— Помоги мать… помоги отец, — шепнули бескровные губы. Их бы облизнуть напоследок, да в горле пересохло.
Так и стояла, наблюдая за тем, как приближается к ней смерть на кауром жеребце. И молила ушедших в мир иной родителей подарить ей скорую смерть. Внимая ее словам, содрогнулась земля — то ли от ее мольбы, то ли от близкого топота копыт.
— Попа… лась! — торжествующий крик настиг девушку раньше всадника.
Девушка видела, какой радостью светятся глаза Шанан-дэя, как тянутся губы, окруженные аккуратной полоской усов, сливающихся с такой же любовно выстриженной бородкой, как блестят белые, оскаленные в улыбке зубы, будто не кнуту хозяин доверит расправу над непокорной рабыней, а именно им. Рвать на части, погружая клыки в еще теплую плоть, пить дымящуюся кровь — не о том ли мечтает обожженная лучами Гелиона и такая же жесткая как степная трава душа степняка?
Не доезжая до замершей в ожидании жертвы десятка шагов, степняк торопливо взмахнул рукой. Блеснула в лучах Гелиона отполированная гладкая кожа кнута и оглушительный свист хлестнул по ушам.
Роксана инстинктивно выставила руку вперед, прямо под выпрямившийся конец кнута, туда, где для утяжеления был вшит железный шарик. Страшная боль обожгла руку до самого сердца. Собрав все силы в кулак, беглянка вцепилась помертвевшими от боли пальцами в гладкую кожу кнута, петлей захлестнувшей запястье.
Девушка так и не поняла, почему осталась стоять, откуда в ее теле вдруг взялись силы, что позволили устоять на ногах и где, в каком уголке они прятались до поры? Возможно, держи Шанан-дэй ноги в стременах, беглянку попросту протащило бы по земле. Но степняк, предвкушая скорую расправу уже готовился спешиться. Он должен был видеть глаза жертвы, из которой с каждым ударом кнута уходила жизнь. Бить, снова бить, пока она еще в силах увернуться! А о каком наслаждении убийством может идти речь, если оставаться в седле?
Благодаря самонадеянности степняка все и случилось так, как представляла себе Роксана в самых смелых фантазиях. Каурый жеребец продолжал свой ход, в то время как степняк, не выпуская из рук рукояти, на миг зависнув в воздухе, кубарем покатился по земле. Облако поднявшейся пыли накрыло его серым покрывалом.
Надо отдать должное сноровке степняка: так и не выпустив из рук рукояти, он успел подняться, когда девушка, чуть ослабив хватку, снова потянула кнут на себя.
Роксана не собиралась выпускать из рук добычу. Если ей суждено умереть, пусть сначала хозяин попробует вырвать у нее конец кнута, чей железный шарик уже впился в ладонь, острыми шипами разорвал кожу и погрузился в плоть до кости.
Они так и стояли друг напротив друга, связанные одним кнутом как пуповиной. Она — широко расставив ноги, сжав до боли зубы. И он — с искрой непонимания в раскосых глазах, ниже ее ростом, худощавый, чья злоба сторицей искупала неказистое телосложение. Он тянул кнут на себя, в бессилии скрежеща зубами. На его стороне была злость и досада охотника, потерпевшего временную неудачу. А на ее стороне…