Леону почудилось движение у стены, и он заговорил еще тише.
- И крепостная стена рухнула. Мы в провал и вышли. Степняк вдоль реки тебя понес - и как чувствовал, скоро деревня заброшенная началась, только сгнила совсем, ни одного дома целого. Я хотел уже просить, чтобы ближе к лесу шли, но тут еще одна стена началась, невысокая. Степняк не стал через нее перелезать, воротца нашел. А здесь то ли замок, то ли дом большой - сама видишь - тоже разрушенный. Вот здесь и остановились. Огонь развели...
Тут только догадалась Роксана по сторонам как следует оглядеться. Более зловещего места ей видеть не доводилось. Круглый зал с высокими окнами-бойницами, каменный потолок - купол, рассеченный глубокой трещиной. Но более всего ее неприятно поразила каменная плаха в половину человеческого роста, будто вырастающая из центра зала. Такими узнаваемыми показались и железные обручи по ободу, по размеру идеально подходящие к человеческим рукам. И смутно знакомый круг, выжженный неведомым огнем.
Ком подкатил к горлу, да так и застрял там - не проглотить, не выдохнуть.
Леон понял ее по-своему.
- Скоро готов будет, - он кивнул в сторону поросенка. - Чего в городе... Да уж, в городе, - он махнул рукой, - на развалинах в избытке - так это домашней живности. Само собой - пока. Разбирают потихоньку те, кто в живых остался.
- Долго я здесь? - взгляд так и манили цепи, железными змеями свернувшиеся у плахи.
- Третьи сутки в беспамятстве. Степняк траву нашел, я забыл название, сладко так пахнет.
- Сон-трава, - подсказала она. Теперь понятно, откуда было взяться видениям. И раньше, помнится, эта травка такое подсказывала, чего ни в одном сне не увидишь.
- Да, точно. Степняк приносил, а я тебя отпаивал. И еще какой-то травой спину тебе мазал, - Леон понизил голос до едва различимого шепота, - сам. Мне не доверил. Ты первые два дня вообще не дышала. Почти. И сердце билось еле-еле. Я, честно говоря, думал, ты не выживешь. Рана у тебя на спине - гвоздем видно пробило кожу от шеи аж до самой... В общем, степняк зашивать хотел, а пока иголку искал - края раны и сошлись. Вот три дня прошли, четвертые сутки - и на поправку пошла.
Роксана повела плечом. Неизвестно, как зарубцевалась рана, но чесалось немилосердно.
Ханаан-дэй поднялся с места и парень испуганно замолчал. Но кочевнику до них было не больше дела, чем до крысиной возни в подвале. Он потянулся к поросенку и легко отрезал ножом лакомый кусок. И опять поступил не так, как она от него ожидала: положил кусок в плошку и протянул Леону. Тот взял, поблагодарив кивком головы. Потом кочевник отрезал еще один кусок, поменьше, также положил в плошку и протянул ей. Она взяла, от неожиданности выпалив вместо благодарности:
- Уходить надо отсюда, - и поставила плошку на колени.
Ханаан-дэй долго молчал, разглядывая ее лицо, будто видел в первый раз.
- Знаю, - наконец, процедил он.
Леон подавал ей какие-то знаки, делал страшные глаза 'из-за тебя остался'. Роксана не обращала на него внимания - взялась за ароматный кусок свинины и вдохнула забытый запах. И услышала.
- Много не ешь.
Быстро глянула на кочевника, но тот занимался своей едой.
- Знаю, - в тон ему сказала она.
Потом долго пережевывала мясо, пока не превращалось в жидкую кашицу, только после этого глотала, обильно запивая водой. Вот тебе и маленький кусок - и того не съела. Отодвинула в сторону плошку и сыто вздохнула. Ее не надо было предупреждать. Однажды она видела, что случилось с девушкой, которую долго не кормили. Накинулась бедная на еду - подсказать некому было. Когда Роксана пришла в барак, та от страшной боли каталась по полу, прижимая скрюченные судорогой руки к животу. Кричать уже не могла, только стонала и кусала губы до крови. Не помогла ни вода, ни рвота, которую пыталась вызвать Ларетта - изогнулась дугой, пена пошла изо рта и отмучилась бедняжка.
В стрельчатые окна заглядывал новый день. Но не оживлял ни мрачных стен, ни железных цепей, ни желоба, на котором светились капли утренней влаги.
Леон тихо рассказывал ей об ужасах, увиденных на развалинах города, она шепотом отвечала ему. Словом, вели себя так, как в клетке с сытым, но диким зверем. Именно такое сравнение напрашивалось у Роксаны всякий раз, когда взгляд ее останавливался на сидящем у стены кочевнике. Никто так и не потрудился ей объяснить, что за отношения их связывают и связывают ли вообще? Вправе ли она считать себя свободной после того что было, или плевал Ханаан-дэй на это 'что было' и по-прежнему считает ее своей рабыней. И это спасение, с последующим выхаживанием - не более чем забота рачительного хозяина о своей собственности. Попробуй, спроси у него - дикарь! - сейчас сидит и лишь бритый череп блестит в лучах Гелиона, будто не от чего ему больше отражаться. А через мгновенье подскочит, словно змея его укусила и за горло возьмет: знай свое место, рабыня!