Поскольку мальчик, стоящий перед Лонгином и юношей в берете, держит в руках табличку с монограммой мастера, принято считать, что монограмма относится к юноше в красном берете. Однако со времени наброска 1504 г. прошло двенадцать лет, облик Бальдунга должен измениться. Мастер переехал во Фрайбург вместе с женой Маргаритой Хеллер в 1512 г. (родился в 1480 г., по другим источникам в 1484 г.) и работал над алтарем до 1516 г. (дата указана на пределле). Художнику в момент завершения «Распятия» тридцать шесть лет или тридцать два – тридцать три года, в тридцать шесть лет человек XVI в. не выглядел юным. Безусому юноше в красном берете не больше семнадцати лет, и, разумеется, табличка с монограммой может относиться и к Лонгину. В луврском автопортретете 1534 г. (рисунок черным мелом) показано точно такое же лицо, как у центуриона Лонгина, с теми же тяжелыми веками, длинным носом, усами, бородой. Существует автопортрет Бальдунга 1526 г. (Нюрнберг), на котором мастер изображает себя с висячими усами, сходной формой рыжей бороды, такой же прической и залысинами высокого лба. Луврский, нюрнбергский автопортреты и облик Лонгина с алтаря Фрайбурга схожи чертами, характером (и, что немаловажно, манерой смотреть на зрителя) с автопортретом 1509 г., проданным на аукционе Кристи.
Итак, Лонгин Фрайбургского алтаря – сам художник. Однако юный человек в берете также является автопортретом Бальдунга – и, поскольку присутствие художника в сцене Распятия важно для понимания его творчества в целом, задержимся на этом пункте. В работе «Святой Себастьян» (1507) юноша в красном берете появляется подле привязанного к дереву мученика. Первое впечатление таково, что показан начальник караула, отдающий приказ лучникам; но впечатление обманчиво – юноша в красном берете стоит на стороне Себастиана, он – свидетель мучений, летописец, хронист. В той же роли – свидетеля – юноша в красном берете появляется и в сцене Распятия из Фрайбурга. Быть свидетелем (как юноша в берете) и быть участником (как Лонгин) – это две ипостаси личности Ганса Бальдунга Грина.
Итак, имеются сразу два автопортрета, но, помимо того, и в чертах мальчика также можно рассмотреть фамильное сходство. Для чего бы ребенку давать в руки табличку с монограммой? Если есть потребность обозначить кого-то в данной сцене, как Бальдунга Грина, то неужели нет иного способа, как дать табличку с монограммой постороннему ребенку? Можно поставить монограмму на одежду, можно написать имя на древке алебарды, изощренная фантазия Бальдунга способна изобрести разные композиции – скажем, в рисунке с тремя ведьмами «Новогоднее поздравление» он располагает монограмму на первом плане, но сознательно поворачивает ее набок, так, чтобы зритель, читая, также склонил голову набок и заглянул в промежность ведьмы, специально для того распахнутую. И если в данном случае решено дать табличку с монограммой ребенку, то в этом должен быть особый смысл. Зачем в композиции дополнительная фигура, к тому же фигура мальчика? Для чего ребенка привлекать в зрители, в участники сцены казни: ни по евангельскому сюжету, ни по обычным человеческим представлениям ребенку там не место. Соображение, будто художник изобразил своего сына подле себя, неубедительно: по одним источникам, у Бальдунга была дочь, а согласно большинству источников, у художника детей вообще не было. Суммируя вышесказанное, остается прийти к выводу, что ребенок, держащий табличку с монограммой, – и есть сам Ганс Бальдунг, и, таким образом, перед нами три автопортрета художника: Бальдунг изобразил себя в трех возрастах: мальчиком, юношей и мужчиной. Это прием, чрезвычайно распространенный среди современников мастера; и сам Бальдунг рисовал женщин в динамике возраста – от младенца до дряхлой старухи.
Сочетание трех автопортретов рассказывает о трех ступенях веры. От детской веры в чудо – к юношеской вере в справедливость, от иллюзий юности – к мужской вере в то, что кроме тебя никто ничего не сделает. Лонгин, изображенный на картине, знает себе цену. Дело не в легенде, описывающей доблесть уверовавшего солдата. (Центурион Лонгин не стал прятаться от расправы, сам вышел к пришедшим умертвить его солдатам Тиберия и сказал: я тот Лонгин, которого вы ищете.) Образ солдата с Фрайбургского алтаря, изображенного в тот момент, когда он еще не нанес удар, но несомненно нанесет, – это образ своей собственной веры, на особый лад. Возможно, то, что я делаю, будет расценено как грех. Я верю по-своему, но не менее сильно, чем вы.