Символический уровень:
Изображен архангел Михаил. У его ног плотницкие инструменты Иосифа, кошель Иуды и ключи от Рая. Церковь доминиканцев олицетворяет собака, стерегущая сферу Земли: так инквизиторы охраняют паству от ереси. Весы – это атрибут Страшного суда, используемый архангелом Михаилом. Песочные часы отмеряют время до Страшного суда, и, наконец, магический квадрат ставит происходящее в зависимость от астрологических исчислений. Комета и радуга – небесные знамения, непреложно сопутствующие Страшному суду. Додекаэдр считался пифагорейцами священной фигурой, олицетворявшей Вселенную или эфир (пятый элемент мироздания, помимо традиционных огня, воздуха, воды и земли). Лестница в небо – классическое указание на Иисуса.
Дидактический смысл:
Очевидно, что Апокалипсис наступает, но при этом Спасителя нет. Печаль архангела вызвана именно отсутствием Сына Божьего. Человечеству придется встретить Суд в отсутствие Иисуса. Эта пустота и есть причина печали. Если и существует моральной урок в такой ситуации, то преподать его будет некому.
Метафизический, анагогический смысл гравюры «Меланхолия» в том, что суд не может состояться в отсутствие критериев суда и в отсутствие самого судьи. Измерительные приборы – циркуль, магические исчисления, весы, часы и т. п. – не работают, а почему они не работают, зритель может угадывать. Беда на пороге, Гог и Магог непременно явятся, вот и летучая мышь (стандартное изображение дьявола) уже прилетела, но ответить на столь явный вызов адских сил – нечем. Архангел Михаил подпер голову рукой в тяжелом раздумье – и что ему делать, неизвестно. Для Дюрера это необычно язвительный сюжет; для Бальдунга – характерная насмешка.
Мало того что Бальдунг так пишет Фрайбургский алтарь, что, разбирая его иконографию, поневоле усомнишься в церковных авторитетах; но одновременно с Фрайбургским алтарем, в эти же самые годы, посвященные работе со святыми символами, художник создает картины и рисунки с ведьмами и лесными шабашами нечистой силы, что, в известном смысле, ставит под вопрос искренность его служения христианской вере. Помимо Гойи, рисовавшего «Капричос» одновременно с королевскими портретами, таких контрастов в истории искусств не существует. Но у Гойи одно органично переходило в другое, Габсбурги – персонажи «Капричос» в той же степени, в какой ведьмы Гойи – участники сцен с махами и кабальеро. Остается предположить, что и для Бальдунга сцены леса и сцены храма не так удалены друг от друга; и если его ехидная улыбка передалась Дюреру, то это только естественно.
Бальдунг и Дюрер сохранили на всю жизнь дружеские отношения; какова была иерархия в их отношениях и была ли она в зрелые годы вообще, неизвестно. Дюрер старше тринадцатью годами, и четыре года Бальдунг у него учился. Впрочем, из этих четырех лет два года Бальдунг руководил мастерской Альбрехта Дюрера, пока Дюрер путешествовал по Италии. Судить об иерархии германских мастеров первой четверти XVI в. легко: в 1515 г. император Максимилиан выделил из всех художников своей империи семерых мастеров, дав каждому под оформление определенную часть своего молитвенника и тем самым уравняв семерых в значении. Дюрер, Кранах, Альтдорфер, Бальдунг, Бургкмайер, Йорг Брей (седьмой неизвестен). Существует, разумеется, внутренний цеховой счет, по которому живописцы измеряют таланты друг друга; таковой неизвестен. Но как трудно отрицать влияние Дюрера на Бальдунга, так же трудно отрицать и возвратное влияние.
Дюрер, по природе своего дарования, иллюстративен. Он не философ, а виртуозный иллюстратор чужих концепций. Дюрер – прежде всего тот, кто упорядочивает хаос вокруг себя, придавая формы чужим, пусть даже и бесформенным концепциям; он феноменальный строитель; мастер, воплощающий суждения, принадлежащие не ему лично, но общей культуре. Бальдунг – сочинитель, философ, композитор. Он – гуманитарий в самом возвышенном понимании этого слова – сопрягает различные знания, чтобы получить новое, особенное.
Причем неизвестно, какое место в его взглядах занимает религия. Бальдунг – художник необычный: порой рисует такое и так, что можно счесть его за еретика и атеиста.
В отношении Бальдунга в искусствоведении существует своего рода готовая формула, которую применяют к анализу картин, как бы объясняя творчество, но на деле не проясняя ничего. Обычно говорится так: «Бальдунг сочетал в своем творчестве ренессансные тенденции и средневековые традиции, отдал дань народным преданиям, языческим верованиям, хотя работал по заказам церкви на евангельские сюжеты; одним из первых принял Реформаторство, даже поддержал иконоборчество, однако сохранил традиции живописи, коренящиеся в религиозном искусстве и т. п.».