Но если собор – это лес, тогда и лес – это собор. Понятие «лес» для Бальдунга совмещает понятия храма и чащи; если строители собора сознательно возводят оппозицию дебрям дикой природы, строят собор как лес благодати, то Бальдунг относится к дикому лесу как к собору. Лес Бальдунга – это собор дохристианской культуры. Соответственно, его бестиарий (ведьмы, козлы, птицы и т. п.) – не та нечисть, что порой забредает в христианский собор, чтобы осесть на куполе в виде горгулий, нет; создания, вызванные на холсты Бальдунга, – это полноправные обитатели лесного собора, строения не менее полномочного в культуре. Ведьма – столь же естественный обитатель чащи, как нимфа – обитатель тосканских холмов. Боккаччо пишет «фьезоланских нимф», а Бальдунг «шварцвальдских ведьм» – и, хотя это совершенно несхожие создания, но причина, по которой автор обращается к ним, сходна. Бальдунг обратился к духам леса по той же причине и с тем же пафосом, с каким итальянские неоплатоники обратились к римскому и греческому язычеству. Сопряжение христианства с «лесом язычества» столь же естественно для обитателя Северной Европы, как синтез христианства с римским язычеством в Италии. Существенная разница в том, что итальянское кватроченто обладает возможностью углубляться в культурную историю бесконечно: долгая перспектива, уводящая вглубь античной истории, прозрачна и наполнена смыслами и героями; отрезок окультуренного пространства Бальдунга значительно короче. В отношении Бальдунга правильно сказать, что он, подобно волшебнику Просперо, удаляется на дикий остров ради эксперимента; он пользуется до-культурным пространством, чтобы оживить окружающую его культуру, и таким островом для Бальдунга является германский лес.
Бодо Бринкманн, один из лучших толкователей Бальдунга, отсылает зрителя к феномену «кунсткамеры», вошедшей в то время в моду коллекции курьезов. Но то, что курьез для жизни города, освященного христианским собором, есть реальность для собора-леса. Все, кто окружает Бальдунга, каждый на свой лад, пытаются обновить веру, поменять идеологию общества – и любое из этих усилий можно отнести к курьезам. Своего рода курьезом является германский патриотизм: в нем объединяются сословные бунты (крестьян и рыцарей против княжеского произвола) и национальные восстания (против империи). Ханс Мюллер поднимает крестьянское восстание и в 1525 г. даже захватывает Фрайбург; городское самоуправление в этот краткий миг торжества восстания создает Христианский союз; Ульрих фон Гуттен принимает участие в рыцарском восстании Франца фон Зиккингена, неуспешном; Мартин Буцер готовит объединенную церковь Реформаторов, старается примирить Цвингли и Лютера, противостоя Риму; его сподвижник Капито некоторое время укрывает у себя еретика Сервета, за которым охотится Кальвин; сам Сервет в эти годы работает над главным трудом «Восстановление христианства». Истовые курьезы современников (и как иначе определить эти самоубийственные действия) формируют задачу художника, рядом с Бальдунгом десятки страстных проповедников сопротивления.
Бодо Бринкманн пишет о влиянии идей проповедника Иоганна Гейлера фон Кайзерсберга, речи последнего – страсбургский вариант проповедей Савонаролы. И хотя Гейлер умирает уже в 1510 г., пафос обличений запомнился, взывает к воплощению.
Сопротивление – ключевое слово к пониманию Бальдунга; в диалоге «Арминий» Гуттен представляет загробный суд, на котором сравнивают Сципиона, Ганнибала и Александра: кто из них лучший полководец. Лучшим признан Арминий, германский вождь, сопротивлявшийся Риму. Во все века германское самосознание противостоит латинскому диктату, к теме Тевтобургского леса и Арминия в XIX в. обратился драматург Клейст; в XVI в. про это писал Гуттен, и когда Бальдунг рисует Шварцвальдский лес, он имеет в виду и лес Тевтобургский. Так различные формы оппозиции Риму: как символу империи, как символу церковной догмы, как символу итальянской эстетики – сливаются воедино в образе леса. Когда Бальдунг вызывает из Черного леса ведьм, он вызывает не просто «нечистую силу», обличенную проповедниками, но сивилл, предсказывающих падение Рима (во всех трех, актуальных для Бальдунга, ипостасях). Германская прорицательница (Рабле именует ее сивиллой и ведьмой) Велледа, та, что описана Тацитом, готовила восстание батавов Юлия Цивилиса (70 г. н. э.). И рядом с манящими сладострастными ведьмами Бальдунга изображены их сестры, грозные ведьмы-сивиллы, напоминающие Велледу.