Эразм оказался в положении, противоречивость которого и вообразить сложно: он одновременно и отрицал лицемерие современного ему католицизма, и порицал националистический характер идущей Реформации, и не мог видеть в качестве альтернативы пример Колета, который и сам был против протестантизма и римского католицизма, противопоставив им страстный экстатический текст, из которого рождалось англиканство (и вскоре родилось). Эти споры предвосхищали реформы Генриха VIII, которые стоили жизни Мору – именно от этих споров Эразм и отошел, покинув Англию. Нет, дело не в том, что Дезидерий Эразмус испугался борьбы: он лишь показал, что не видит предмета, за который следует бороться.
Эразм выступил один против всех.
Документальный факт (наличие поступка в биографии Эразма) написания трактата о свободной воле предусмотрен всем строем его мышления. В 1524 г. Эразм написал сочинение, которое именовалось «Диатриба». Диатриба есть жанр (или, точнее, стиль разговора) простонародной беседы, это публичная философская проповедь. Диатриба – это своего рода «мысли вслух», то есть тот почти фольклорный жанр, в котором прежде писались «Разговоры запросто», «Похвала глупости», «Нидерландские пословицы», да и «Оружие христианского воина» написано в этом жанре. Можно сказать, что приемы диатрибы используют христианские проповедники, и послания Павла – типичный прием диатрибы.
Любовь Брейгеля и Рабле к Эразму основана именно на тональности его сочинений; давно замечено, что «Нидерландские пословицы» Брейгеля написаны по следам сочинения о пословицах Эразма – не менее интересно то, что «Детские игры» Брейгеля написаны по следам эразмовского трактата «О приличиях для детей»; не будет преувеличением сказать, что Брейгель и Рабле сами работают в жанре диатрибы.
Диатриба Эразма есть рассуждение о свободе воли, оспоренное Лютером, написавшим в ответ «О рабстве воли», сочинение, вызвавшее очередную книгу Эразма «Гипераспистес», написанную в 1526 г.
Цитата из этой книги как нельзя лучше формулирует то, чем является прямая перспектива эстетики Возрождения.
«Свое рассуждение я называю Диатрибой и сопоставлением. Что может быть скромнее такого наименования? Я сам ничего не провозглашаю, так как занимаюсь предметом, который при новом обсуждении нельзя назвать ни нерешенным, ни сомнительным. Собираясь говорить с тобой, я отставляю авторитет короля, понтификов, соборов, университетов и древних ортодоксов, при помощи которого я мог на тебя нажать, даже если бы мои доказательства были слабее».
Человек сам по себе, как называл Эразма Ульрих фон Гуттен, может говорить только от себя, единственно от своего имени. И фактография, которая присваивает себе право утверждения от имени объективности, не может быть его оружием. Оружием христианского воина может быть единственно утопия и свободная воля.
Эразм Роттердамский, Томас Мор, Франсуа Рабле жили в разных странах, встречались нечасто. Рабле, например, Эразма никогда не видел, с Мором полемизировал заочно; Мор с Эразмом называли себя сокровенными друзьями, но их встречи были недолгими. Художник Гольбейн, нарисовавший много раз обоих, Эразма и Мора, ни разу не видел их вместе; нет двойного портрета, на котором Томас Мор и Эразм Роттердамский изображены рядом. Возможно, таким образом история уберегла нас от вопиющей фальши; фактограф Гольбейн был не в состоянии понять причину (да и сам факт) спора гуманистов. В их дискуссиях художник принял сторону короля. Эразм покинул Оксфорд, где виделся с Мором, отказался от университетской кафедры. Часто говорят про «круг Эразма», но в действительности общества единомышленников среди гуманистов Севера не напоминали знакомые нам по новейшей истории кружки. Ни кружок поэтов-символистов, который что ни ночь собирался в «башне» Вячеслава Иванова, ни компания сюрреалистов, ежедневно заседающая в кабаре «Вольтер», ни бражники из «Ротонды» никак не похожи на союз христианских гуманистов XVI в. Это не походило на современные интеллектуальные посиделки с вечным разговором о главном и ни о чем. О «главном» те люди думали в библиотеках, головы от книги не поднимали, выражали себя на бумаге, а не в болтовне; а кружка единомышленников как такового не было. Эразм скитался, какой тут круг? Существовал «круг» оксфордского просветителя, теолога и реформатора Джона Колета, впоследствии настоятеля собора Святого Павла, того Колета, который и соединил Мора с Эразмом, но в этом скорее заслуга университета и собора, официальных структур.