«Христианских гуманистов», ученых-просветителей, которые отмежевались от схоластов, но вместе с тем сохранили их проблематику – анализ Писания и науки одновременно, – было немного, и они были разбросаны по Европе, охваченной религиозными войнами и национальными распрями, крестьянскими бунтами и движением больших захватнических армий. Жили в разных странах: Рабле во Франции, причем скитался из города в город; Мор – в Англии; Эразм перемещался из Бургундии, Германии и Англии в Швейцарию, свою национальность определить затруднялся. И, однако, интеллектуальная связь их настолько крепка (Рабле в письмах называл Эразма отцом – см. письмо от 1532 г.), что сегодня мы можем говорить о том, что существовало особое учение, как существует школа Пифагора, академия перипатетиков или Платоновская академия во Флоренции. Северный Ренессанс – явление диффузное, в отличие от Ренессанса итальянского, и собрать представителей в одном месте было невозможно. Северный Ренессанс запоздал по отношению к своему итальянскому собрату, в отличие от последнего, носил не светский, а религиозный характер.
Итальянский гуманизм – это светские дискуссии в поисках синтеза античности и христианства; Северный Ренессанс светского характера не знал, оттого столь трагичны биографии гуманистов. Они были вовлечены в религиозную полемику и сами становились проповедниками, причем часто – помимо желания; были одиночками, а мечтали об общем плане развития человечества.
Эразм переводит заново Священное Писание, редактируя так называемую Вульгату, перевод святого Иеронима, который считался каноническим. Эразм редактирует латинский текст и издает текст Евангелия на греческом, что вызывает негодование всех. На этот труд у него уходит двенадцать лет, и, по его собственным словам, редакция перевода Иеронима стоила ему бо́льших усилий, чем Иерониму написание. Смысл поступка в том, что, согласно Эразму, национальные трактовки изначально неточного латинского перевода Иеронима усугубляют первоначальные неточности. Хотите следовать подлинной мысли Спасителя, а не католической догме? Извольте. Но тогда и впрямь обращайтесь к оригиналу. И Эразм учит греческий и иврит. Вы считаете себя христианами на основании культивируемого невежества нации? Это в вашем представлении и есть факт?
Но каково же было Томасу Мору в эпицентре этих противоречий! Мор занимал такой пост, что ни промолчать, ни остаться в стороне он не мог. На его глазах страна – его страна, Англия – отказывается от общей христианской доктрины и от общего закона, чтобы стать полностью авторитарной страной. Мор отказался принести присягу королю.
Его – великого Томаса Мора! – осудили за государственную измену, приговорили к сдиранию кожи заживо и затем к четвертованию; перед казнью, милостью короля, заменили вышеизложенное на отрубание головы. Он, как рассказывают, шутил на лобном месте, упреждал палача ни в коем случае не повредить его бороду. Сказал, в частности, и следующее: «Я гибну из-за того, что защищаю свободу совести, из-за того, что не считаю возможным, чтобы в руках одного человека сосредотачивалась мирская и духовная власть. Никто не имеет права принуждать человека действовать вопреки своим убеждениям».
Пока Мора судили, затем казнили, Гольбейн в это время расписывал ратушу в Базеле, циркулировал между Базелем и Лондоном. В Лондон вернулся после казни, и приключения на Тауэрском мосту, где выставляли отрубленную голову Мора, а приемная дочь Мора голову похитила, – все это, впоследствии даже увековеченное на картинах английских живописцев, Гольбейн пропустил. В Базеле художник держал семью, отчего-то не перевозил в Англию.
Единого взгляда на автопортрет Гольбейна достаточно, чтобы понять: это мужчина, относящийся к мастерству художника, как добротный ремесленник. В Лондоне – заказы, значит, едет в Лондон. Он в 1535 г. становится придворным портретистом.
Возрождение в Англии особенное; принято говорить, что английское Возрождение – это Шекспир. Но Шекспир написал про гибель Возрождения. И даже не так – Шекспир описал гибель неродившегося Возрождения – нет ничего, за что могло бы зацепиться сознание Гамлета, сразу из Средневековья сделан шаг в абсолютизм. А сладостная мечта о независимых княжествах, где цветут таланты и праздные кружки гуманистов предаются беседам, – это для сказочных комедий. Персонажи «Бесплодных усилий любви», король и его свита, удаляются в чащу леса, чтобы предаться размышлениям и ученым занятиям; они оставили двор, политику, злобу дня. Герой «Бури» Просперо удалился на остров. Аристократические герои комедии «Много шума из ничего» ведут философические дискуссии, отказавшись от суеты дворца ради лесной перипатетики – в этом сюжете Шекспир вспомнил о воспетом итальянцами высоком досуге; не с натуры написано, ничего похожего в английском обществе не существовало. И существовать не могло – любовь, уж если и случалась таковая при английском дворе, принимала гротескные формы ревнивой страсти королевы-девственницы. Того чарующего озорного чувства, что волнует героев новелл Боккаччо или фацетий Страпаролы, не встретишь в тяжелом Чосере – и нет в Англии этого переливающегося ожерелья рассказов о любви. Да и в голову никому не придет поставить неоплатонический вопрос: что есть любовь? И, главное, нет живописи, нет своего персонального пространства. Независимая перспектива невозможна там, где монарх держит в своей руке и власть, и веру.