Речь об ином; история состоит из уникальных судеб и их пересечений; знал или не знал Эль Греко о сути процесса над Бруно, неважно. Эль Греко помнил, что Бруно – скиталец, как и он сам, и что его сожгли; этого довольно. Когда Эль Греко пишет Ниньо де Гевару, он переживает ровно то же самое, что переживал бы Петров-Водкин, рисуя Ежова и зная, что по приказу Ежова арестован Мандельштам. Но если все так (а все обстоит именно так), то почему Ниньо де Гевара столь величественен?
Портретом Гевары не исчерпывается галерея Великих инквизиторов. Хуан Пардо де Тавера, Великий инквизитор, умерший в 1545 г., написан Эль Греко по посмертной маске в 1609 г. В этом образе Эль Греко нарисовал не просто жестокость и закон, но саму смерть. Обтянутый бледной кожей череп; тусклый взгляд; этот неживой человек посылал живых на смерть и пытки. Он представитель церкви – это несомненно; за ним сила и власть – несомненно; он жесток – несомненно; но, как ни странно, картина производит впечатление не ужаса – но порядка.
Про мир Эль Греко (во всех его картинах) невозможно сказать, что это справедливый мир. Истовый, фанатичный и, как ни странно, при бешеном движении упорядоченный. В чем суть порядка?
Резкость – существенная черта характера грека; резкость он учился прятать, не всегда получалось. Мастерская Тициана в Венеции, где он пробыл три года, помимо навыков ремесла, учила хитрости: Тициан был царедворцем. Доменикос Теотокопулос, как всякий эмигрант, усвоил стратегию нового для себя общества, наблюдал, как художники делают карьеру. В критянине две страсти уравновешивали друг друга: от природы был дерзким человеком, именно дерзким, а не просто смелым – испытывал потребность сказать неприятное в глаза; с другой стороны, как большинство эмигрантов, был осмотрителен. С годами осторожность ушла.
Холст «Изгнание торгующих из храма», написанный в 1570 г., сразу по приезде художника в Рим из Венеции, – это пощечина венецианскому обществу, иначе расцениваться не может. Мстительный холст, он хотел сделать Венеции больно. Художник, приехавший с Крита, из венецианской колонии, видевший, как венецианцы расправляются с греческими дикарями-бунтовщиками, он пишет роскошные венецианские торговые ряды, устроенные в храме Божьем. Венецианской пышности он выучился у Тициана – на бедном Крите таких ярких красок грек просто не видал; интересно то, что в своих зрелых (испанских уже) картинах Эль Греко окончательно изжил венецианский кармин и пурпур – его собственные красные лишены плоти. Странным образом красные цвета зрелого Эль Греко совсем не материальны: красная риза Христа столь же воздушна, как голубая одежда Марии. Отвлекаясь в сторону от рассказа, не могу не сказать: для грека написать нематериальный красный – это диковинно; вся античная эстетика основана на плотском красном (см. краснофигурные вазы), и в этом отношении Тициан ближе к античным цветам, чем Эль Греко.
Итак, православный грек, писавший на Крите строгие иконы – Успение, Благовещение, Воскрешение, – выбирает для венецианской картины тему обличения ростовщичества и торговли. Этот выбор сам по себе должен насторожить патриота Венеции: неужели мало иных тем? Венеция должна была ошеломить приезжего бедняка великолепием: после голых камней Крита, после бедной иконописи и угловатой критской скульптуры – роскошные холсты Тинторетто, пряный Тициан, ажурная архитектура, благородное вино, наконец! Венеция живет торговлей, и вот как раз торгующих венецианцев и гонит из храма Иисус, чертами лица напоминающий автора картины. Со свойственной ему привычкой сводить счеты художник изображает дочь Тициана Лавинию – пышнотелая венецианка, сошедшая с полотен отца, развалилась на первом плане в виде торговки голубями. Разумеется, пышнотелая венецианка представляет ненавистную Эль Греко эстетику Тициана: дочь венецианского аристократа торгует голубями – в этом занятии особый смысл, это торговля Святым Духом.
Отношения Эль Греко с Тицианом напоминают отношения эмигранта Модильяни с Ренуаром. Сходство бестелесного Эль Греко с сухим Модильяни очевидно – в той же мере очевидно, что аскетичная манера обоих эмигрантов не могла ужиться с пряной жизнелюбивой роскошью хозяев живописного рынка. Говорят, что однажды Ренуар дал бедному эмигранту совет: женские бедра надо рисовать тем же движением, каким ласкаешь их. Для Модильяни это было вопиющей вульгарностью; он презрительно ответил: «А я, мсье, не люблю бедер». Нечто подобное, несомненно, чувствовал греческий мастер в мастерской Тициана. Собственно говоря, «Изгнание торгующих из храма», написанное в 1570 г., есть прощание с Венецией, прощание с Тицианом и изгнание эстетики Тициана из живописи.