Чимабуэ говорит, что Джотто перевел живопись с греческого на латынь. Язык живописи, внятный всем культурам христианского круга, востребован Европой столь властно, как латынь. Ван Эйк и ван дер Вейден становятся миссионерами, распространяющими масляную живопись; желая обучиться новому языку, в Бургундию едут итальянцы, испанцы и немцы. От уроженца Таллина Михаеля Зиттова до арагонца Бартоломе Бермехо – на новом языке говорят все. Если вычертить график перемещений художников от одного княжеского двора к другому и наложить на него график путей гуманистов, богословов и схоластов, в результате получим густую сеть пересекающихся координат, картину небывалого интеллектуального напряжения. Мало кому довелось, как Босху, не выезжать из родного города и работать без суеты. Путешествие продиктовано заказом (как у Хея или Фромана), поиском убежища (как в случае Этьена Доле или Рабле), почти всегда переезд временный. Гуманисты и художники – номады. Иногда их прячут, как Рене Добрый до времени укрывал Вийона; иногда спасают, как Маргарита Наваррская спасала Клемана Моро; иногда выдают на расправу, как выдали Этьена Доле на костер. В конце концов, и Симоне Мартини, не покинь он Сиену ради Авиньона, с большой вероятностью умер бы от чумы, как умерли от чумы Пьетро и Амброджио Лоренцетти.
Картины Ангеррана Куартона («авиньонскую школу») принято относить к «интернациональной готике», предвосхищавшей как итальянское кватроченто, так и Северное Возрождение. В этом пункте всегда возникает путаница: кто на кого влиял.
Удлиненный овал лица супруги герцога Бургундского, Изабеллы Португальской, на картине ван Эйка – напоминает лик Мадонны Орвьето кисти Симоне Мартини. Связь рыцарственной Бургундии с рыцарственным Провансом естественна, традиции трубадуров Авиньона транслировались в готическую живопись Брюгге и Брюсселя по взаимной склонности, и фламандские (бургундские) живописцы, получив в наследство авиньонские формы, через них восприняли текучие композиции Симоне Мартини. Авиньонский «Бульбонский алтарь» настолько похож на работы бургундца Кампена, что картину долгие годы приписывали Роберу Кампену. «Пьета» из Авиньона композиционно напоминает «Пьету» Рогира ван дер Вейдена: в нервных, ломких линиях видно бургундское готическое рисование. Однако сам Рогир ван дер Вейден пережил влияние авиньонской школы; так произошла рокировка влияний: сто лет назад Авиньон влиял на Бургундию, а когда бургундский стиль состоялся, то уже бургундские мастера влияли на поздних мастеров авиньонской школы. Образы Жака Иверни (фрески замка Ла Манта, Пьемонт, выполненные провансальским мастером) исключительно похожи на босховские сцены: «Фонтан жизни», написанный провансальским мастером Иверни в 1411 г., схож с «Садом земных наслаждений» последнего бургундского живописца Босха. Так называемая «Пьета из Тараскона» Гийома Домбе (авиньонская школа, музей Клюни, Париж) предвосхищает Рогира ван дер Вейдена, но последний вернул затем науку живописи обратно в Авиньон, круг замкнулся. Авиньонского поэта (употребим такое определение) Петрарку порицали за чрезмерное внимание к внешности: в щеголе-гуманисте угадываются черты стиля, который от Авиньона перейдет к Бургундии, соединив дворцовый бал с духовным служением. Синтез и компромисс – понятия разные, но порой разница стерта. Бургундия стала идеологической наследницей Авиньона; развила дворцовый стиль до такой изысканной степени, что сто лет спустя после «пленения пап» уже сама влияла на авиньонскую школу.
Миграция художников – и есть художественная среда XV в.
Так называемый муленский мастер (скорее всего, имеется в виду Жан Хей, 1475–1505) учится у Гуго ван дер Гуса в Брюсселе, обретает классические бургундские навыки, но затем переезжает в Мулен и работает при дворе Пьера Бурбона, а в промежутке успевает поработать у епископа Ролена, того самого Ролена, которого писал ван Эйк в бытность Ролена канцлером бургундского двора. Бартелеми д’Эйк родился в Лимбурге и сформировался там, прежде чем стать придворным художником короля Рене в Эксе; при этом Шарль Стерлинг находит следы влияния Бартелеми д’Эйка на неаполитанские иллюминированные манускрипты и утверждает, что д’Эйк был в Неаполе с 1438 по 1442 г. Панофский, в свою очередь, именует Бартелеми д’Эйка «братом-близнецом Конрада Витца», кельнского художника. Бартелеми д’Эйк становится мастером под влиянием Гуго ван дер Гуса, ему приписывают также ученичество у ван Эйка. Амьенец Симон Мармион, миниатюрист, работает и во Фландрии, и на севере Франции. Николя Фроман, автор «Неопалимой купины», которая составляет славу авиньонской школы, родился в Пикардии, учился в Бургундии и сменил три страны и три двора, чтобы умереть в Авиньоне. Ангерран Куартон усвоил науку Бургундии, прожил три года в Арле, поработал в Эксе, а прославился уже в Авиньоне.