По-летнему доброе солнце нагрело поверхность валуна, но внутри камень оставался холоден, как сибирский январь. Сидеть на валуне было вполне комфортно только несколько первых минут, потом, поерзав, мне пришлось подняться. Невысокий трухлявый пень, удобный сначала, тоже не оказался императорским троном, но хотя бы не прогнал меня слишком быстро.
На обращенном к солнцу боку неприветливого валуна виднелась четкая горизонтальная линия. Тонкая нить, рассекающая камень нашлась на обратной стороне, проходя по всей боковой поверхности округлого валуна. Природа умеет шутить лучше всех на свете. Темная, почти черная прожилка какого-то минерала имела такой удивительный вид, будто валун однажды хватили легендарным богатырским мечом, с единственного удара разрубая надвое.
Кроме кусочка тряпки Игорька, на ветке старого кедра раскачивались и другие ленточки. Как не крути, это удаленное от цивилизации место пользовалось неплохим спросом. Истрепанные, совершенно вылинявшие, превратившиеся в ниточки, соседствовали со вполне свежими, сохранившими отдаленный цвет лоскутами. Суеверие живет в отчаявшихся робких душах. Наверняка в Осиновке имеется целый свод легенд относительно этого дурацкого кедра. Не удивлюсь, если окажется, что кабан специально сделал крюк, без толку гоняя меня по лесу. Бессовестная наглая дворняжка.
- Долго еще ждать? - не выдержав, спросил я.
- Уже все. Давай сюда, - махнул селянин.
Против моего ожидания, идти пришлось недолго. Выбрав правую тропинку, мы спустились метров на двадцать по крутому склону, оказавшись на небольшой ровной площадке, с трех сторон огражденной плотно стоящими березами. С четвертой стороны, словно лоб вечно спящего в горе великана, широким полукругом выдавалась более светлая скала, поблескивающая крошечными золотыми точками. За шеренгой высоких прямых берез, всего через несколько шагов, площадка внезапно обрывалась. На мой вкус, вид отсюда на тайгу, микроскопическое озерцо и излучину далекой Томи был не хуже, чем с крыши городской многоэтажки или с борта низколетящего самолета.
Через секунду я забыл о природных красотах. Забыл о пропасти, о странном поведении Игорька, о любой из угрожающих мне сейчас опасностей. В точности как валун наверху, скалу на высоте человеческого роста рассекала горизонтальная ровная полоска темного минерала. Под ней, до уровня земли опускался выпуклый, на манер гигантского рыцарского забрала, белесо-серый камень, на котором ясно вырисовывался прихотливо изгибающийся график. Начинаясь у одной кромки, рисунок продолжался по всему полукругу, исчезая незавершенной линией на другом краю.
Справедливости ради стоит отметить, что абсолютно всю поверхность светлой скалы покрывала беспорядочная частая сеть крупных выщерблин, длинных росчерков, как паутинка тонких царапин и коротких черточек, но по-взрослому осмысленной и в каком-то смысле завершенной мне показалась всего лишь одна, самая продолжительная, самая глубокая линия. Примерно в середине график на протяжении доброго метра был истерзан, затерт, сколот, полностью уничтожен, покрыт безобразными рытвинами. Вероятно, здесь активно поработали человеческие руки, и так заинтересовавший меня осколок в сарае Игорька когда-то красовался в центре петроглифа. Вандалы. Безмозглые варвары. Проклятые деревенские мародеры.
- Пришли. Чертов Лоб, - зачем-то сказал селянин.
Едва расслышав Игорька, я кивнул. Это и без лишних слов было очевидно. Воистину, молния безудержной фантазии поразила того, кто некогда назвал скалу Чертов Лоб. Полагаю, намного грамотней прозвучало бы, например, Лоб Черта. Вот мой провожатый настоящий чертов лоб, здоровенный и ограниченный, а скала больше походит на забрало великана. Лично мне сразу и откровенно четко увиделся покоящийся в недрах горы былинный богатырь в полных боевых доспехах. Скрытый в лесу утес стоило окрестить, допустим, Добрыней Никитичем. Впрочем, Чертов Лоб или Добрыня Никитич, разница не великая, на щепотку скудоумной безденежной романтики.
Вытянув руки, я ощупывал каждую линию рисунка, каждый отрезок, представляющийся мне не иначе, как отдельными свечками графика торгующейся на электронной бирже ценной бумаги. Все оказалось очень и очень просто! По пути к своей цели мне мерещилось, что финальные шаги преградят тысячелетние лианы, дымящие факелы, древние скелеты, паутина, полицейский наряд, мумии, суровые дружки Игорька с обрезами, алтари, на которые как можно скорее необходимо поставить груз, пока все сокровища не рухнули в огнедышащую преисподнюю и, разумеется, все бесконечное многообразие хитроумных ловушек. Лишний повод заметить, насколько бесполезная вещь, это воображение. Жизнь описывается единственной короткой формулой, пока мыслишь элементарными житейскими категориями и не поднимаешь, принесу себе соболезнования за увлеченность, подол горизонта.
- Чувствуешь? - спросил селянин.
Видя, что я не понял вопроса, он плотно приложил ладони к белесо-серому камню и закрыл глаза. Последовав примеру Игорька, я почувствовал, что истерзанная биржевым графиком скала несильно, но ощутимо тряслась, будто изнутри на камень в полном хаосе давили тысячи человеческих рук. Не знаю почему, скорее всего из-за ассоциаций с прочитанными в детстве любопытными историями сказочника Петра Петровича Бажова, мне пришло на ум именно такое сравнение. Иногда, примерно каждую третью минуту, давление на скалу усиливалось рывком, и тогда казалось, будто из глубин горы доносится шум стремительно падающей воды.
- Там река?
Селянин отрицательно мотнул головой.
- Мы почти на темечке горы. Откуда реке взяться? Просто у нас столько осадков не выпадает.
- Тогда что в горе?
- Заводы шумят. Фабрики. Просто отец говорил, под здешними местами построен целый город. Очень крупный, богатый, красивый. Кемерово в этом городе затеряется на окраине. Даже Москва утонет. Церкви из хрусталя. Золотые, умеющие двигаться статуи. Дороги из листового серебра. Дома со стенами из чистых изумрудов.
Неужели из изумрудов? Вот потеха! Оказывается, на пустом чердаке кабана одинокими безутешными фантомами бродят собственные ассоциации с таинственным местом, и они не слишком далеки от моих.
- А крыши тех изумрудных домов из малахита? А правит городом маленькая хозяйка большого Чертового Лба? - иронично спросил я.
- Кто правит, не скажу, не слышал. Отец рассказывал о собаках величиной с лошадь. На заводах, вроде как пропавшие люди со всей Сибири работают. Еще тем, на вершине горы неглубоко закопана громадная, из нержавейки, бочка...
- Бочка, разумеется, с квашеной капустой?
- В ту бочку капусту со всей области пришлось бы свозить, - досадливо поморщился Игорек.
- Ерунда какая-то. Кому, для чего понадобилось бочку тащить через лес?
- Подземному городу понадобилось. Просто место такое, странное. В детстве мы с братом пробовали у Чертового Лба костер развести. Просто не сумели. Бензин приносили. Бесполезно. Порох из патронов поджигали. Просто не горит. Спички только дымят. Иногда, очень редко, кажется, будто Луна спускается к лесу. Тогда из горы...
Навязчивый селянин начинал вызывать у меня раздражение. Нам у Чертового Лба что, целую неделю теперь топтаться? Работы много, работы громадье! О чем рассуждает ленивая деревенская бестолочь? У Чертового Лба нельзя развести огонь? Прекрасно. Вполне возможно, на площадку никогда не падают дождевые капли, метеориты, снег, леденцы. Допустимо, что ночами в это укромное место на шабаш прилетают инопланетяне или седьмого ноября собираются оголтелые американские шпионы, нарезая Луну ломтиками, на манер арбуза. Прилетайте, собирайтесь, нарезайте. Виктору Олеговичу дела нет!