– Знаешь, Кит, кажется, я больше не вижу… ну… людей. Изнутри, – сказала я.
– Разве это плохо? – удивился он. – Может, все кончилось?
Как-то я читала, что, с точки зрения морфологии, слова «начало» и «конец» – близкородственные. Однокоренные. В статье подробно объяснялось, каким образом они превратились в антонимы, но мне подобные филологические тонкости были чужды. Тем не менее, это подтверждало теорию о том, что конец – понятие эфемерное. Конец одного – начало для другого. Поэтому, как ни хотелось мне поверить в то, что «все кончилось», получалось плохо.
Я знала, что расскажу Никите о своем втором пребывании в фальшивом аду – но не сейчас. Я была еще слишком слаба.
– Помоги мне сесть, – попросила я.
Он приподнял меня, поправил подушку под спиной. Я определенно чувствовала себя лучше. Жаль, что раньше его ко мне не пускали.
– Как ты себя чувствуешь, – спросила я, продолжая цепляться за его руку.
– Для человека без селезенки – на удивление неплохо. Правда, сейчас вот что-то голова закружилась немного.
Дьявол! Похоже, мы с ним обречены всю жизнь держаться за руки, гоняя жизненную силу туда-обратно. Но есть ведь еще и Костя!
– А как Кот? Ты у него был?
– Был – вчера и сегодня. Он тоже бодрячком. Хотя по-прежнему тоскует по Линке.
– Ничего не говорил обо мне? Мол, зачем я это сделала?
– Сделала что?
Я открыла рот и тут же прикусила язык. Они же ничего не знают! Когда я взяла их за руки, они оба были без сознания. А когда нас забирала «скорая», я уже лежала мешком, потому что умудрилась с колен упасть так, что основательно разбила затылок.
Вот и хорошо. И совершенно им не надо ничего знать. Костя… Ему понадобится много сил. А мы с Никитой… Если я права, то нам должно хватить энергии на двоих. Ведь это были силы всех тех, кого я… Да, тех, кого я убила. И неважно, хотела я этого или нет. Разумеется, не хотела. Разумеется, хотела как лучше. Всем известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Но Никита и Костя живы. Выходит, дьявол был прав, говоря об относительности добра и зла? Нет, я не должна снова поддаваться ему. Смерть – это не добро и не зло. Это… просто смерть.
Я встряхнула головой, как будто хотела вытрясти из нее эти мысли. Я всегда делала, думая о неприятном. Перед глазами снова поплыло, в ушах противно запищало.
– Посиди со мной, пожалуйста, – попросила я, закрывая глаза. – А я посплю немного.
Через несколько дней Никиту выписали, но он приходил каждый день, приносил мне всякие вкусности – у меня прорезался аппетит! Он сидел со мной, читал книги – у меня быстро уставали глаза и начинала болеть голова («Голит болова!» – ныла я).
Костю перевели в палату, и он уже потихоньку вставал, но до моего отделения (мы были на разных этажах) ему еще было не добраться. Я тоже начала вставать – с Никитиной помощью. До туалета добредала по стеночке сама, а по коридору гуляла, крепко вцепившись в его руку.
Первое время наши больничные свидания заканчивались одинаково. Я чувствовала себя лучше, а Никита уставал, говорил, что ему «что-то не очень», и потихоньку шел домой. Меня грызла совесть, я хотела все это прекратить и даже рассказать ему полную версию событий, но вдруг все прекратилось. Не сказать, что я чувствовала себя «бодрячком», но, пожалуй, более или менее сносно. И у Никиты прекратились приступы головокружения, он уже не чувствовал себя после общения со мной выжатым лимоном. Кажется, мы пришли к какому-то равновесию.