Проблема была в том, что с каждым разом мне требовалось все больше и больше таблеток, чтобы получить то благоговейное оцепенение, в котором я нуждалась.
Мать наблюдала за мной с легкой самодовольной улыбкой на лице, от которой мне хотелось кричать, крушить все вокруг… уничтожить себя.
Желание становилось все сильнее.
– Одна-две рюмки сделают все только лучше, – небрежно сказал Марко, подошел и взял бутылку водки. Он имел в виду, что она подействует вместе с таблетками и вызовет у меня оцепенение, необходимое для шоу… но об этом я как раз и думала сейчас. Доделать дело…
Он протянул мне рюмку, скользнув своими пальцами по моим, и я изо всех сил постаралась сдержать отвращение и страх, которые были вызваны его прикосновением.
Я опрокинула стопку водки в горло, даже не заметив, как все внутри начало жечь огнем. Или, может быть, я не хотела замечать по определенной причине. Может быть, мне нравилась боль.
Такие дела.
Я чувствовала, как все внутри становится деревянным: уничтожаются нервы, тошнота, боль.
Удовольствие всегда начиналось с легкого тепла, распространяющегося по телу, словно утешительное объятие, которое прогоняло холод, что охватывал меня всего несколько мгновений назад. Дрожь в руках утихла, и наконец внутри воцарилось спокойствие.
Но на этом все не остановилось. Спокойствие переросло в умиротворяющую эйфорию – она нежной волной окутала меня полностью. Чувства, казалось, обострились, и мир вокруг стал более ярким, как будто я стала видеть его под другим углом. Цвета в гримерной словно выкрутили на максимум, а мягкий гул флуоресцентных ламп превратился в мелодичную симфонию.
Мой пульс стабилизировался, а узел напряжения в животе ослаб. Как будто с моих плеч сняли груз, и я почувствовала себя легче, свободнее. Тревога, которая преследовала меня, была далеким воспоминанием, его заменило чувство всемогущества, – я будто взлетела высоко над землей. Все проблемы потонули в эйфории, которая полностью поглотила меня.
– Вот и все, принцесса, – промурлыкал Марко, в то время как мама поправляла мне наряд. Я уставилась на себя в зеркало, любуясь тем, как мое облегающее платье без рукавов цвета расплавленного серебра мерцало в свете гримерки. На груди сияла бисерная вышивка, которая ловила каждый луч света и ослепляла меня – казалось, она могла посоревноваться в яркости со звездами.
Или, может быть, меня так сильно накрыло.
Как только мама удостоверилась, что я выгляжу хорошо, она вывела меня из гримерки. Мы сели в гольф-кар, и меня повезли к выходу, ведущему на сцену.
– Только посмей меня опозорить, – буркнула Джолетт, когда я вылезала из автомобиля.
Обычно я вздрагивала от ее слов. Но сейчас не было ничего, что могло бы задеть мои чувства, ничего, что могло бы заставить меня чувствовать что-либо, кроме этого.
Я ухмыльнулась ей, и мама усмехнулась.
– Мы дали ей слишком много? – пробормотала она, обращаясь к Марко. Он тут же впился в меня жадным взглядом.
– Она в порядке, – ответил он, протягивая мне гитару. Я напевала себе что-то под нос, а пальцы едва касались струн.
Время пришло.
Я прошла по темному туннелю и вышла на ярко освещенную арену, – тут же раздался оглушительный рев толпы. Я двигалась по сцене, аплодисменты и крики волнами пытались накрыть меня, но разбивались о скалы моего кайфа, который служил моей защитой от тревожности и панических атак. Они бы захлестнули меня с головой, стоило бы мне услышать истинную мощь фанатской поддержки.
Я вышла на середину сцены, где прожектор осветил меня своим ярким сиянием. Я наклонилась к микрофону с уверенной отрепетированной улыбкой, которую мне удалось натренировать за бесконечно долгое время, проведенное на сцене.
– Я Оливия, – объявила я, и мой голос перекрыл восторженные возгласы толпы. – И добро пожаловать на мое шоу.
После этого вступления я запела первую песню. Слова легко лились из моих губ, голос плыл над ареной, заполняя собой каждый уголок. Толпа, зачарованная магией момента, подпевала, – голоса фанатов смешивались с моим в единой мелодии, которую я обожала и ненавидела одновременно.
Минуты превращались в часы, а я не прекращала им петь. А они – петь мне.
И на мгновение я почувствовала себя счастливой.
После шоу я вернулась в гримерку и уставилась на себя, совершенно не узнавая девушку в зеркале. Мои когда-то темно-рыжие волосы были обесцвечены до безвкусного, неестественного оттенка блонда, кончики были ломкими и иссушенными от постоянной укладки и окраски. Они были совершенно не похожи на мои здоровые и яркие детские локоны. Глаза, карие с золотой радужкой, как у бабушки, сейчас были тусклыми. Обведенные мягким косметическим карандашом, они с грустью смотрели на мир. Щеки, на которых всегда играл здоровый румянец, теперь казались впалыми. Как у скелета.