«МЕДНЫЕ ТРУБЫ»
Задача поэзии — дать совершенные образцы применения языка нации.
К началу 80-х годов во всем мире было продано более 20 млн. пластинок с записями несен Ж.Б. Число разошедшихся магнитофонных лент с его голосом, радио- и телетрансляций его песен назвать невозможно. Песни его исполняются на языке оригинала и в переводах певцами многих стран Европы и Америки. В школах, колледжах, лицеях, университетах Франции их изучают и заучивают наравне со стихами Вийона, Бодлера, Верлена, Гюго, баснями Лафонтена, романами Бальзака. О его творчестве пишутся и издаются книги, статьи, диссертации.
Признание Ж.Б. национальным поэтом, «Вийоном XX века» происходило почти без участия авторитетных литературных и академических кругов. Они санкционировали его положение во французской поэзии с изрядным запозданием. В 1967 г., то есть через полтора десятилетия после того, как он вышел из безвестности к славе, ему присудили Большую поэтическую премию Французской академии, причем решение это не всеми критиками было принято как обоснованное. Некоторые литературоведы заявляли, что этим нарушается иерархия жанров. Один из них, некий А. Воске выпустил статью, в которой заявил, что не следует путать поэзию с «песенками».
Впрочем, отношение значительной части нашего литературного корпуса к песням В.В. может служить еще более выразительным примером глухоты к родному слову, неспособности воспринимать поэзию на слух без предварительной печатной ее «обкатки». Уже немало лет имеет хождение тезис о том, что успех песен В.В. есть результат его актерского обаяния, эмоциональности авторского исполнения, действия легенды и т.п., но никак не поэзии. Стихи, дескать, уровня невысокого, при чтении большого впечатления не производят и проверки временем не выдержат. В чем все же причина такого непонимания или упорного нежелания понять и оценить то, что без всяких комментариев и толкований понимают и ценят многие миллионы соотечественников? Почему до сих пор иные наши «специалисты» либо делают вид, что этого явления не существует, либо поглядывают на него с некоторым недоумением, бормоча что-то маловразумительное об эстетике и психологии массового искусства?
Французский поэт и издатель Пьер Сегерс, рассуждая о поэзии Ж.Б. заметил, что кое-кого смущало в ней присутствие гитары. «С гитарой или без нее, — заключал он, — а надо признать, что Ж.Б., чьи песни живут в памяти у многих, писал, умел писать совершенные стихи, великолепно отделанные, изысканные… Его поэтический язык — отпрыск старинного рода. Это дерево, прочно укорененное в нашей поэзии. Для поэтов он сделал больше, чем за 100 лет сделали все критики… Он пробудил вкус к поэзии, потребность в ней у бесчисленного множества людей».
Все сказанное можно без всяких оговорок отнести и к творчеству В.В. Существует, однако, много свидетельств, говорящих о том, что наши стихотворцы, особенно признанные, к поэзии В.В. при его жизни относились, за редкими исключениями, снисходительно. По наблюдению режиссера Ю. Любимова, «его собратья по перу мило похлопывали его свысока по плечу: «Ну, Володя, спой! Чего ты там сочинил?»… А жизнь-то показала: неизвестно, кто кого должен похлопывать по плечу».
Такое отношение к себе поэт, ясно осознававший масштаб своего дарования, воспринимал болезненно. По словам В. Янкловича, одного из его друзей, он «панибратства, амикошонства не терпел. Очень точно чувствовал интонацию — с уважением относился к тем, кто понимал его величину. Если чувствовал хотя бы попытки панибратства, взрывался, становился жестким человеком».
Итак, долгие годы положение Ж.Б. и В.В. в отечественной поэзии казалось крайне противоречивым. Признание и любовь огромной аудитории, и тут же рядом — нарочитое равнодушие или взгляд свысока служителей муз. Такую позицию последних они приняли по-разному. В.В. стремился к тому, чтобы поэты признали его за своего, и когда такое изредка случалось, был этим горд. Но чаще его ожидало разочарование. При жизни стихи его на родине практически не издавались, и виной тому была не только цензура, но и отношение к ним литературных авторитетов. Это обстоятельство было одним из тех огорчений, что особенно сильно отравляли ему жизнь. Ж.Б. же внешне держался совсем иначе. Он не только не искал лавров поэта, но постоянно и упорно их отвергал. «Я не поэт, я сочинитель песен» — обычная его декларация. Он всегда подчеркивал, что песня — это поэзия особого рода, «на любой карман», как он однажды выразился. Выпады литературных критиков принимал с юмором, а про одного из них, самого запальчивого, публично объявившего, что «Ж.Б. — это нуль», сказал, что тот, вероятно, сделал это из лучших побуждений — чтобы привлечь внимание публики к творчеству Ж.Б., о котором давно не было слышно ничего нового. От принадлежности к самому цеху литераторов он решительно открещивался, что было одной из причин его отказа претендовать на кресло во Французской академий. И хотя мало кто принимал за чистую монету его утверждение, что он не поэт, что он из другого прихода, такая его позиция ставила в тупик недоброжелательную критику. Все наскоки на него теряли смысл: на нет и суда нет. А публике это даже нравилось: одних восхищала скромность поэта, другие потешались над его ниспровергателями.