Отношение к бесчисленным поклонникам и ценителям было у Ж.Б. и В.В. тоже на первый взгляд разное. «Поэт, не дорожи любовию народной». Ж.Б. следовал этому правилу, хотя и заявлял, что к мнению публики о своих песнях относится с уважением. Он никогда не шел на поводу у вкусов и пожеланий аудитории, а скорее, сам ей их внушал, воспитывал ее, не впадая, однако, в пророческий или наставнический тон. Для этого достаточно было мощного обаяния его искусства. Пытаясь разгадать причину широчайшей популярности Ж.Б., итальянский критик Марко д’Эрамо пришел к выводу, что песни его пронизаны психологией среднего француза, мелкого буржуа, а ирония его совершенно безобидна, «никого против себя не настраивает». Но популярность поэта еще не означает, что масса его почитателей погружается в глубины его поэзии. Многие ее почитатели, в том числе и критики, не спешат заглядывать в эти глубины, сосредоточив внимание на богатстве поэтического языка Ж.Б., совершенстве его стиха, сочувствии поэта обездоленным и других приятных вещах. Гораздо реже встречаются размышления о том, чего поэт не приемлет. Словно существует негласный уговор не доискиваться в его песнях того, что представляет двуногих в непривлекательном виде. Похоже, что соотечественники видят в его поэзии некий ларец Пандоры, который, от греха подальше, лучше не раскрывать, а любоваться им снаружи. Ж.Б. не раз убеждался в этом, но не считал нужным истолковывать публике свою поэзию.
Песни же В.В. увлекали слушателей и читателей скорее точностью наблюдений, чем художественным совершенством, «силой слов». Но и в этом случае поэт воздерживался от доверительных объяснений с публикой. Изредка он лишь давал понять, что дело не столько в сюжете или в идее песни, что ее пространство, глубина ее планов определяются особым даром поэта: «Это необъяснимые вещи, и они получаются сами собой. Это есть признак какой-то тайны в поэзии, когда каждый человек видит в песне что-то для себя».
Беспримерная любовь народа к своему поэту не имела ничего общего с идолопоклонством. Его песня была голосом миллионов, обреченных на безмолвие или суесловие. И он сознавал это. Не щадя себя, работая по ночам до изнеможения, он старался достойно исполнить свой труд, «завещанный от Бога». Он не допускал вмешательства в свою личную жизнь. Слава, увенчивая героя, выставляет его напоказ толпе. А та слишком часто бывает бесцеремонна. От слухов и сплетен, ходивших вокруг его имени, В. В, отбивался чуть ли не до конца жизни.
Ж.Б. при всей своей терпимости и широте натуры тоже не позволял публике заглядывать к нему в дом через замочную скважину, не желал «платить со славы свой оброк» («Медные трубы»). В ответ на неделикатное обращение с собой случалось ему прибегать к крутым мерам. Когда в результате болезни и хирургической операции он сильно похудел и всезнающие журналисты распространили слух, что ему осталось недолго жить, он сочинил язвительную отповедь, как бы напомнив им, что недаром еще Гораций назвал поэтов «раздражительным племенем». В песне, названной «Извещение о здоровье», он объяснил свою худобу тем, что в последнее время слишком усердно пользуется благосклонностью женщин, не утаив при этом одного любопытного обстоятельства:
А дальше следуют довольно смешные подробности. После этого «работники средств массовой информации» стали проявлять по отношению к поэту большую учтивость.
В 1977 г. парижский еженедельник «Экспресс» провел среди своих читателей опрос, чтобы выявить их отношение к проблеме счастья. Им были предложены на выбор 12 имен самых популярных к тому времени художников, спортсменов, политических деятелей, чтобы они назвали из них того, с кем ассоциируется у них представление о счастье. Две трети опрошенных высказались за поэта Жоржа Брассенса. Следом за ним оказался в списке монакский князь Ренье, а замыкал дюжину мэр Парижа Жак Ширак. Можно предположить, что художественное совершенство песен Ж.Б. как-то ассоциируется у французов с искомой гармонией бытия.