Водворив подследственного в карцер, Е.А. Дубровин начинает добиваться сотрудничества с ним: приходит в цивильной одежде, угощает чаем и просит сообщить о деле поподробнее, о разговорах с сокамерниками. Ездит домой к подследственным и получает от них деньги, ценности, книги (он любит читать зарубежные детективы), адреса нужных людей, особенно женщин. Последние в цене, он и его ребята используют их для своих утех и похождений. Жена одного скульптора-могильщика стала его любовницей, а законный муж в это время получил смягчение режима – просторную светлую хату со шконкой и в придачу глухонемого педераста, рабочего Челябинского тракторного завода и лауреата премии 1985 года в Праге среди глухонемых мнемонистов Европы.
Власть тюремщиков необъятна: можно отослать осужденного в дальняк, а за плату оставить в местной зоне. И даже не в зоне, а при тюрьме на разных хозяйственных работах. Можно подследственному организовать ночью нужное свидание с подельником – крупным воротилам подобное свидание обходится до десяти тысяч рублей. Кто обнаружит такое нарушение УПК РСФСР? Свидания в тюрьме устраиваются с кем угодно. Результат – один получает десятку, другой – ИТР, где четыре месяца приравниваются к году выплат и такой прямо с суда попадает в объятия семьи и друзей. Процветает ныне уже в майорском звании Евгений Александрович Дубровин, не нарадуется на свои возможности. Кем бы он был, если после института стал бы работать на инженерной должности? Прорабом перестройки? Проектировщиком в проектной конторе? Короче, никем. Доходна и выгодна служба в тюрьме, к тому же можно проводить исследования по народам, которых в Союзе по переписи 1926 года было 194, а ныне прибавились новые – вьетнамцы, кубинцы, на подходе китайцы. Работы непочатый край. Весь в творчестве, майор Дубровин – предложил в своем коридоре оборудовать специальную камеру для гермафродитов и добился, чтобы им как женщинам приносили горячую воду и вату. (Видно, что перестройка коснулась и тюрьмы). Вата – материал дефицитный, передается в обмен на чай педерастам.
Зоновское восприятие национальных отношений столь же причудливо и изменчиво, как обожание советскими философами вождей народа. В младые годы писали: «Сталинское руководство – залог успехов Советского Киргизстана» (доктор философских наук М. С. Джунусов); ныне тот же Масхуд Садыкович советует националистам-перестройщикам руководствоваться методом Михаила Горбачева.
Вор как таковой
В изъятии у себе подобного есть нечто от подвига, и многие люди, как ни крутись, воры. Один увел, отбил жену у другого. Как назовешь это явление? Конечно, воровство. Правда, ему нашли другое, поэтическое определение: любовь. Они, дескать, друг для друга созданы. Воровство, осуществляемое повседневно и ежечасно – известное воплощение идеи равенства. Справедливо же – попользовался, отдай другому. Бывает, что и воры отдают что-либо даром, как бы возвышаясь над хозяйкой их души – собственностью. Воровство – профессия вечная и немеркнущая, а в условиях социализма – советского, паханского толка – она получила столь широкое распространение, что стала формой существования и повышения благосостояния масс. «Не унесешь, не проживешь», «Вор вора видит издалека» – мировоззрение зрелого, развитого, доношенного социализма.
Прогресс, как ему и положено, внес в ремесло свои особенности: раньше были обозники, ныне – автоугонщики; в прошлом – форточники, ныне – квартирные взломщики; в сейф влез – медвежатник, в карман – карманник; в госказну – партийный мафиози.
Ежели представить преступность как изящно растатуированную матрешку, то воровской мир в ней самый емкий. В ней пребывает своя аристократия и ее подданные, гордые одиночки и коллективисты, виртуозы-умельцы и просто хапуги, последних даже стыдно относить к классу воров.
Фаруху Усманову далеко за восемьдесят, он вор-карманник одиночка, за все годы советской власти своему ремеслу не изменил. Ни разу не влетел: как чувствовал «наседание», так сматывался в другие города необъятного Союза. Работает только по-ремесленному, руками, специалист по части кошельков и бумажников, не мелочится, действует без моек и шулерского подталкивания. Фарух благороден, опорожняет карманы только мужчин. На дверях не виснет, автобусы и вообще движущийся транспорт обходит стороной. Его стихия – рынки, их он знает, помнит с десятых годов, различает по вкусу и запаху: приторно-слащавый самаркандский, голосистый – нальчикский, самодовольно-поросячий – тбилисский, холодный – свердловский, вокзальный – бессарабский (киевский), разноцветный – московский. Бывал и на благовещенских, и на южно-сахалинских. На всех рынках он продает и покупает, и несет с астраханского, к примеру, с тыквой-кубанкой сумму на много месяцев житья. Ведь ему не только себя надо обеспечить, но и многочисленную семью – непутевых детей, ставших при социализме и ушедших на пенсию инженерами, агрономами, бухгалтерами. Так они и прожили в неведении о том, что их папа-травник на самом деле – карманник. Его считают продавцом мумие, собирателем трав и никому в голову не придет, что при всей трескотне о целебности этого снадобья на его продаже и сборе и месяца не проживешь. Мумие он сварил еще в тридцатых на одном хивинском кладбище из вывернутых ветром из песка всохших трупов и вот так для отвода глаз уже более полста лет продает чертово варево, советуя по крупицам на кончике ножа добавлять в кипяченую воду и размешивать серебряной ложечкой. Многим помогает.
Жиган – вор-профессионал, домушник. Восемнадцать лет отбухал за вторжение в быт граждан и экспроприацию экспроприированного. Профессиональность у него во всем: в нервности, осторожности, переживаниях – вдруг не получится, в уязвимости. Все мозги Жигана забиты недоверием к людям – не ворам. Из-за них он столько лет мытарился, столько здоровья потерял. Квартиры он вычленяет долго, продуманно. Замки щелкает, как орешки кедровые, без внешнего повреждения. Каждый вновь появившийся замок в отечестве подвергает собственному анализу. В его руках они крошатся и хрустят: в скважину вставляет вату, пропитанную заранее спиртом и, поджигает, от высокой температуры пружины лопаются и запоры сами вываливаются. Некоторые открывают постукиванием. К каждому замку свой подход – набор отмычек, ключей, зажимов, домкратиков, пилок. Войдя в помещение, сначала успокаивается (раньше бывало выкуривал папиросу и выпивал рюмку водки), садится и размышляет, не ошибся ли он в выборе. Он считает, что граждане не умны по части прятания, хотя об этом думают. Любит вспоминать трудные случаи своего ремесла, своей смекалкой гордится.
На Урале, а там народ мастеровой и остроумный, он в одной «хавире» – квартире чиновника не обнаружил ни денег, ни золотишка. Знал, чувствовал, что есть сумма приличная. Перед уходом, опустился в кресло и раскрыл «Вопросы ленинизма» И.В. Сталина. Текст был на плохой, рыхлой бумаге и плохо читался. Пришлось включить свет. Ага, ясно. Книгу поставил на полку и прощупал абажур – в нем были драгоценности и несколько тысяч. На Урале предпочитают ценности в технике хоронить – в старых утюгах, ручках молотков, под умывальниками и кранами, в унитазах, пылесосах, стиральных машинах.
Они в одном правы – при пожарах эти ценности могут сохраниться.
А вот иркутяне стараются хоронить деньги под клеенками и бумажной подстилкой в шкафах, под скатертями, коврами, приклеивать и вшивать в одежду, в сапоги. Москвич боится денег, дома не держит, несет их в сберкассы или, по-столичному это считается хорошим тоном, одалживает субъектам, у которых и без того «куры денег не клюют». Это делается для того, чтобы держать их в приятной зависимости. В Средней Азии деньги шукать не просто, прячут в банках-склянках и прямо в землю. В земле искать труднее всего. Интересны были воровские гастроли на Украине, где так прячут, что сами забывают, приходится помогать в поисках. В одном дворе Жиган нашел деньги в свином навозе, в другом – сверток положили в печку летней кухни.