— Видишь теперь, дуреха, любил, да еще как!
— Не слушай ты его, Беда, — крикнула кухарка. — Все ему что-то чудится, он и на ходу спит. В голове-то совсем помутилось, не знает даже, сколько ему годов. Жили тут у нас одно время гайдамаки Скоропадского, золото искали да царские денежки, а как не нашли ничего, принялись объедать нас — вспомнить тошно! Нюсю я от них на ночь запирала... Так вот они за нас однажды так ударили по голове Ивана, что он свалился, не хотел их пускать к нам. С тех пор и заговаривается...
Иван тихонько, хрипло рассмеялся:
— Что бедному мужику господская зуботычина? Я-то все пережил, а они вон в земле лежат. А вышло-то все из-за тебя, душечка, ты ведь порой большого героя из себя воображала. Чего скрывать-то? И в лес вы несколько раз убегали, в землянки, где жили военнопленные, я вас туда и отвозил. Тогда вы меня любили, курочки, хи-хи! Ванюшей называли — спаси, мол, нас, Ванюша, от этих петухов...
Аршин Ганза глаз не спускал с Натальи. Черт знает, что это с ним творится! Все-таки любит он ее больше всех на свете. И опять его притягивает ее гладкое лицо да темные веселые глаза... Беда похлопал деда Ивана по плечу, наклонился:
— Иван Иванович, славный ты человек! Вот есть у меня в узелке рубашка, брату вез, а теперь тебе дарю. И будь я собакой, если она не придется тебе впору! — и, нагнувшись к своему мешку, он вытащил темно-красную рубаху со светлой вышивкой по вороту и цеременно подал ее старику. Иван так и подскочил. Стал рассматривать материю, громко восторгаясь цветом, и счастливо улыбался слюнявыми губами. Потом вдруг поспешно встал и низко поклонился Ганзе.
Ганза слушал лишь краем уха, что рассказывала Наталья Шаме о зверствах гайдамаков. Его радовал просто голос ее независимо от того, что она говорит, вызывая в его душе желание все время слушать ее, все время смотреть в ее глаза. Он даже не заметил, как Иван вышел и возвратился уже в дареной рубашке. За ним набились люди со двора, Ганза некоторых знал. Беда залпом опорожнил чашку чая, как будто не умел медленно и важно отхлебывать маленькими глотками на украинский манер, и вытер ладонью влажные усики.
— Наталья, теперь позволь сказать мне, — вскричал он и, отодвинув тарелку с салом, встал. Стол пришелся ему по пояс, но теперь Аршин об этом не думал. Когда-то его огорчало, что он не такой высокий, как Ян Шама или стройный белокурый Михал Лагош, а сейчас ему это было неважно. Чувство собственного достоинства подняло его выше суетной зависти.
— Мои дорогие, не стану говорить, как я счастлив с вами. На Дону и Хопре жил я тяжелой жизнью, это вы, верно, можете себе представить, и, бог свидетель, вашу любовь я заслужил. Точно так же ее заслужили мои товарищи, Лагош и Шама. Значит, надо отпраздновать нашу встречу! Водка подойдет для этого лучше всего, и я отдаю все свои рубли — достаньте только! — и штаны с вами пропью, и все, что есть на мне, только Наталью себе оставлю, я ее и ноготочка вам не отдам. Наталья, милая, правильно я сказал?
Все посмотрели на кухарку. Она же, поднявшись с места почти одновременно с Аршином, жадно слушала его. Сейчас она оставила всякое притворство, а с ним и грубоватую стыдливость, под которой прятала свою великую радость оттого, что опять с нею ее маленький чех, — она ведь и впрямь тосковала по нему.
— Глядите, гордец какой! — Наталья в притворном возмущении всплеснула полными своими руками. — Хочет угощать нас! Оставь свои рубли при себе, Аршин! Водку дам я. И кислой капусты хоть бочку. Какой бы я была хозяйкой, если бы всю войну не думала об этой минуте? Нюся, отлепись-ка от Михала да сбегай за бутылью, за той, двухлитровой. Знайте, красноармейцы, мы ее с Нюсей сами гнали и говорили — если не вернетесь, выльем всю в Десну, пусть ее там хлещет сволочь Артынюк. А теперь ее выпьем мы за нашу славную новую жизнь, за нашу артель, которую мы тут организовали, когда Иван вывез последнего из господ на станцию и пожелал ему счастливого пути в пекло. И знай, Аршин, жизнь у нас тоже тяжелая была, ты, пожалуй, и представить себе не сумеешь, но теперь уже никто наш двор у нас не отнимет. Вот как придет председатель да услышите вы, каким мы видим наше будущее, ни в какую Чехию ехать не захотите. Председатель говорил, у вас там у власти буржуи, так что вам там делать?
Наталья умолкла. На гладком выпуклом лбу ее выступили росинки пота, полные щеки блестели. Нюся поставила перед ней пузатую бутыль зеленого стекла и подала рюмки. Наталья быстро наполнила их и первую подала Ганзе, который не сводил с нее счастливого взгляда. Когда все взяли рюмки, Наталья заговорила снова: