— Похороны устройте тихие, да поскорее. Что эта несчастная наделала! Стрелять в гайдамаков!
Пот струйками стекал у него из-под шапки на лоб.
— А что же ей, ждать было, пока они ее... — Наталья отчетливо выговорила мерзкое слово и плюнула с презрительным негодованием. Подбородок ее покраснел. — Знать бы, кто их на нее натравил, уж он бы у меня поплясал...
Артынюк не ответил и, понурившись, ушел в свою комнату. Неладно получилось, мелькало у него в голове. Чертова баба! Он ведь знал — разума у нее ни на копейку... Как был, в шубе и в валенках, сел он к столу и начал пить стопку за стопкой. Ладно, кадет женится на Нике, и кто знает, вернется ли он вообще из Киева. Да если и вернется — не станет же он горевать из-за деревенской бабы, на фронте небось видел вокруг себя немало смертей. И разве война не продолжается? Наши стреляют большевиков, большевики — наших... Убивают людей и получше, и поученее. Одним убитым больше или меньше — гайдамацкая земля все примет...
Наталья принесла ужин. Увидев его, жалкого, пьяного, она положила ему руку на плечо и по доброте своей сказала:
— Плачете, как мы? Иван целый час ревел, а пленные решили, что сами отнесут дорогую нашу Марфу на кладбище и над могилой споют ей по-чешски. Они тоже любили ее. А больше всего их мучает, что они скажут своему офицеру, когда тот приедет.. И думать боятся, что с ним будет, они ведь любили друг друга.
Артынюк выкатил свои водянистые глаза. Усы и борода, облитые водкой, блестели. Он проблеял:
— Что ты сказала?
— Марфа, говорю, и чех любили друг друга.
— Черт их возьми! — взревел вдруг Артынюк. — Любили, любили! Сука она была, вот кто! И знай — я хотел только, чтоб гайдамаки показали ей, где ее место, приструнили бы ее, а такого у меня и в мыслях не было, верь мне, Наталья...
Наталья окаменела; она медленно собиралась с мыслями, презрительно глядя на Артынюка, который низко клонил голову к столу, держа у обвислых губ стопку водки. Он ведь и к ней приходил, пока пленные в лесу были, только что цветок на рубашку не нацепил. Обещал, грозил, деньги совал. А она смеялась — еще бы, мужик хорохорился, как старый гусак... Послала его к учительнице. Он и стал ходить к ней, а когда экономка уехала на день-два к родителям в Диканьку, приводил Шуру к себе. Пили и ели, и Наталья прислуживала им. «Смотри, никому ни слова, не то прогоню!» Подарки ей носил. Шелковый платок она взяла, шерстяную цветастую юбку тоже, а денег — ни копейки. Как-то бесстыдник признался, что ему бы лучше Марфу... Наталья обрела дар речи.
— Гайдамаки хозяйку все равно бы сгубили, — сказала она холодно, — но до этого ох и натерпелась бы она! Мыто знаем, что они хотели сделать с женщинами в Диканьке. Так вот для чего вы их позвали?
— Убирайся! — прорычал Артынюк. — Чего встала? Проваливай! А тело уберите из дому, сегодня же, немедленно!
Кухарка выбежала. Овчарка Марфы, стоявшая за дверью, понуро поплелась за ней. Нюся спала, лоб ее был нахмурен. Возле нее лежал Михал Лагош. Кухарка прикрыла их поплотнее, накинула на плечи платок и пошла к пленным в сарай. На небе — ни облачка, и луна как рыбий глаз. Тень неотступно тянулась за Натальей. Овчарка рыла носом снег, как будто искала потерянный след. Наталья запыхалась от быстрой ходьбы.
— Дайте посидеть с вами, мужики, я от ненависти себя не помню, — сказала она с порога.
Пленные освободили ей место у печки.
— Ох и надымили! — прокашлявшись, она передала им свой разговор с Артынюком.
Вайнерт переглянулся с Долиной, с Бедой и сказал: — — Что мы теперь можем изменить, Наталья? Хотя, впрочем... — он повернулся к Барборе и Ганоусеку. — Как думаете, ребята? Не стесняйтесь, говорите прямо.
— Давайте и на него донесем? Пошлем анонимное письмо, и все тут! — сказал Ганоусек. — Что-нибудь за ним да найдем, особенно если нам помогут здешние женщины.
— Правильно! — вскричал Барбора. — Слыхали мы, тут арестованных первым долгом избивают, а после и подбавляют на допросе. Так что ему хоть по шее накостыляют как следует.
— Придумали тоже! — угрюмо сказал Долина, не спуская глаз с Вайнерта. — Анонимка — это мерзость. Артынюк — барин, ото всего откупится, Чернигов — это вам не Киев, тут еще не большевистская власть. Надо придумать что-нибудь другое.
Наталья несколько успокоилась. Драгун Беда пошел ее проводить с намерением войти в ее новую комнатку, но Наталья с порога повернула его. А чтоб не сердился, погладила и торопливо поцеловала его в небритое лицо.