— Ваша песенка мне очень приятна, Андрей Николаевич, — засмеялся Бартак, — но не так-то быстро дойдет все это до нас. Уж вы об этом позаботитесь!
— Иди ты к черту, приятель, к самому царю всех чертей! О том, что у меня работают пленные, известно. И если не придут петлюровцы, чтобы отправить вас в Австрию, или красные, чтобы сделать из вас большевиков, то уж обязательно припожалует чешский легионер и мобилизует вас в Легию.
Артынюк вдруг замолчал, выкатив на гусара глаза. Мысли его ворочались тяжело, словно он вкатывал каменные глыбы на гору. Внезапно спросил:
— А почему ты еще не вступил в чешскую Легию, а? Или ты не патриот? Или ты больше венгр, чем чех, а, гусар? Сколько раз я об этом думал... Загадочный ты человек. Моя мамаша, правда, поет тебе хвалу, дескать, в лагере его притесняли венгерские офицеры, кричали — не место чеху среди нас! Однако старуха могла ошибиться, может, разум у нее слабеет. Скорее всего подкупили ее твои двадцать лет...
Бартаку хотелось как можно больше выведать у начальника, необычайно разговорчивого сегодня, и он сказал наудачу:
— Матушка ваша характером напоминает мою маму, и я люблю ее, как родную. Одному мне она позволила заходить к ней домой в любое время. Кроме полковника графа Апони, она не принимала никого из мадьяр. Но когда граф сказал однажды, что перед последним боем, в котором мы попали в плен, он получил приказ о присвоении мне звания офицера, а в бою потерял его, ваша мама рассердилась. Граф потом нашел этот приказ и отдал его мне, но здесь он мне ни к чему, лучше я останусь для вас кадетом. Мне с моими ребятами лучше, а если я сообщу вашим властям, что я поручик, меня, возможно, отправят обратно в офицерский лагерь.
Андрей Николаевич покачивал головой, с недоверием рассматривая Бартака. Опять надо думать, а это ох как тяжело... Все это он уже слышал от матери. Странный парень — офицер, а среди офицеров чувствует себя чужим. В царской армии тоже такие были... Надо бы доложить, но кому? И зачем? Тот мрачный немец, сержант, который замещает кадета, более опасен. Черт знает, о чем он все время думает... Вероятно, о побеге. Нет, нет, он оставит у себя Бартака, даже если б он был австрийским генералом. Тем более что в Максиме не с кем и поговорить, а чешский молодец — парень образованный, красавчик и в водке толк понимает. А что газеты почитывает — так пускай себе, будет что дома порассказать. А вдруг он большевик? Э, среди австрийцев большевиков нет, у австрийцев дисциплина! Артынюк налил Войтеху водки и начал толковать о том, что пленных надо перевести на зиму в село. Хлопцы поправятся, немного отъедятся и весной будут валить лес как дьяволы. Руки у них словно для того и сотворены.
— Друг, Войтех Францевич, вы позаботитесь об этом, не правда ли? — сказал Артынюк, хмуря хитрые глаза. — Спать будете у меня, есть за одним столом со мной. Марфа вам приготовит комнатку за кухней, сама пусть спит в кухне, а Наталья с Нюсей переселятся в каморку на чердаке. А скучно станет с пятидесятилетним стариком, я позову учительницу Шуру. Глупа, да молода, рада будет к мужчине приласкаться, пожалуй, научим ее и в карты играть. Так мы и этой язве Марфе отплатим. У меня глаз наметанный, она за тобой охотится. Твое счастье, что тебе на это плевать, а то пришлось бы каждый день бить вдовушку по нахальной физиономии, а разве интеллигентному человеку приятно бить женщину? Ее муж, мой приятель Иван Кочетов, не умел — и вот видишь, недостает ей этого. И в город будем вместе ездить, научу тебя с евреями торговать, и заживем мы отлично!
Артынюк умолк, опять зажмурил глаза и прислонил голову к стене.
Войтех согласился на перевод пленных в село. Он приведет их завтра же. Починят сарай, в котором жили до того, как их отправили в лес, и им здесь будет лучше, чем в заснеженном темном лесу. Он решил ехать безотлагательно и подготовить людей к возвращению в Максим. Надо еще уведомить экономку... Хотел было сказать об этом Андрею Николаевичу, но тот, упершись затылком в бревенчатую стену и разинув рот, крепко спал. Бартак потянул его за бороду, тот не шелохнулся. Войтех встал. За дверью, в темных сенях, стояла Марфа, глядя на него подстерегающим взглядом.