Так вот, после таких Ваших собственных удивительных примеров Вы, смею надеяться, легко поверите и моим, по сравнению с Вашими совсем простеньким. Итак, Вы были в Коктебеле в августе 1968 года, а я приехал туда же в сентябре. Получил у кастелянши ключ и пошел в предоставленную мне комнату. Там еще шла уборка. Уборщица Маша, всегда любезная и обходительная, на сей раз была сердита и без конца чертыхалась. В чем дело? Оказывается, в комнате стоял такой дух, в нос шибало такое амбре, словно тут жил не писатель, а гоголевский персонаж Петрушка, лакей Чичикова. Помните? Он имел обыкновение спать не раздеваясь и всегда носил с собой "какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха".
Но мысль о Петрушке, разумеется, была всего лишь литературной реминисценцией, причем довольно натянутой. Действительно, как он, не будучи членом Союза писателей, работником ЦК партии или завсекцией ГУМа, мог бы оказаться в писательском Доме творчества?
Зрела в уме версия, кажется, наиболее правдоподобная: потому царит в этой комнате дух, родственный духу гоголевского Петрушки, что жилец ее все 24 дня путевочного срока неутомимо фехтовал с навозной кучей, но после этого в душ не ходил, а сразу — к пишущей машинке. Такая приверженность, такой образ жизни любого писателя, право же, достойны великого изумления.
Но не только это, а еще и многое другое очень удивило меня в процессе изучения Вашей новой книги. Например, приверженность автора, опять-таки чрезмерная, к эпистолярному жанру в его весьма специфическом варианте. Так, в 1963 году Михаил Калатозов и Сергей Урусевский ставили по Вашему сценарию фильм "Я — Куба". Вам что-то не понравилось в работе этих выдающихся мастеров, которые и по возрасту, и по художественному опыту годились Вам в отцы. И что же? Вы, как стало известно, сели за машинку и отстукали письмецо. Куда — на киностудию? в министерство? О нет, это для Вас мелко! Вы стучите прямехонько товарищу Ильичеву, секретарю ЦК по идеологии.
Прошло несколько лет. Эльдар Рязанов задумал снять фильм "Сирано де Бержерак". Претендентов на заглавную роль было много, и притом какие: Смоктуновский! Юрский! Миронов! Кваша!.. Но режиссеру почему-то хотелось снять именно Вас. Сейчас Вы пишете, что он тогда сказал: "Не вижу в этом фильме никого другого". Руководство же думало иначе и предлагало утвердить на роль кого-то из названных выше претендентов. Право, понять это нетрудно: с одной стороны — прославленные мастера, с другой — стихотворец, причастность которого к съемкам лишь в том, что он очень любит фотографироваться. Тут задумаешься. Тем более что в кино каждый шаг — это денежки, и еще какие!
Забегая вперед, можно напомнить, что позже Вы не раз снимались в кино, сыграли много ролей, но, положа руку на сердце, признайтесь, Евгений Александрович, ведь ни один из созданных Вами образов не вошел ни в золотой, ни в алмазный фонд нашего искусства. И тем не менее, как рассказывает сейчас сам Э. Рязанов, стремясь во что бы то ни стало устранить конкурентов и получить роль, со всей присущей энергией "Женя начал действовать по своим каналам" ("Советский экран", № 10, 1990 г.). Ну, каналы Ваши хорошо известны. Сели Вы за машинку и, как прежде, настучали пахучими пальцами очередную эпистолу. И опять не на студию, не в министерство, даже не какому-то там секретарю ЦК, а теперь уже самому Михаилу Андреевичу Суслову — второму лицу в государстве. Но, увы, и всемогущий Суслов, знаток диалектики, не смог никого убедить, что Вы замечательный артист и несравненный Сирано.
По этому поводу Вы написали длинное стихотворение, концовка которого печальна и глубокомысленна, как эпитафия:
Какого артиста не оценила любимая, но такая непонятливая матушка-Русь!
На одном юбилее (если не ошибаюсь, на шестидесятилетии Анатолия Софронова) Вы читали это стихотворение группе гостей. Упреком тугодумке-родине оно не исчерпывалось. В нем, кроме того, Вы расправились с тем, кто уберег советский экран от Сирано-Евтушенко…
Изрыгая строку за строкой, Вы обрушивали на своего супостата ругательства, прямо называя его по имени: "труп!"… "евнух!"… "труп!"… "питекантроп!"… "труп!" Это о живом-то, многим известном человеке! Ну, и конечно, Вы объявили его угнетателем, грабителем России. Действительно, украл у нее такой шедевр актерского искусства! Созерцать этот эпилептический припадок в духе гениального девиза Солженицына "Главное — первым плюнуть!" было тяжко. Кажется, никто и не смог вытерпеть до конца. А тот, кто все-таки вытерпел, сказал Вам: "Женя, если у нас в стране учредили бы литературную премию имени Петра Петровича Кащенко, то Вы по заслугам бы ее самым первым получили".
И вот сейчас принесли эти стихи любимого Вами пестицидного жанра в писательскую газету Ф. Бурлацкому. И тот напечатал их безо всяких усечений. Даже не счел нужным убрать слова "Посвящается Э. Рязанову". Естественно. Кому же еще! Слава Богу, что не матери родной…
А с матерью связан еще один Ваш эпистолярный подвиг, поведанный в "Кучке". Когда она, по Вашему выражению, "старейший газетный киоскер страны", дослужилась до пенсии, Вы захотели получше ее обеспечить, скрасить печали старости… Что ж, благородный порыв! Возможностей у Вас тут немало. Можно было, например, построить ей на черноморском берегу скромненькую дачку с бассейном круглогодичного пользования или подарить свою; можно, допустим, брать с собой в увлекательные зарубежные поездки, в Дома творчества, на курорты, на банкеты и т. д. Но Вы, подумав как следует, все взвесив, избрали почему-то несколько иной путь: решили добиться маме почетного звания, дающего определенные льготы и преимущества. Прекрасно! И волки сыты, и овцы почти целы, хоть немного и опечалены.
Итак, решение блестящее. Но как его осуществить? По давно заведенному порядку, о присвоении почетного звания ходатайствует перед соответствующими инстанциями руководство того предприятия или организации, где человек работает. В данном случае руководство почему-то не спешило. И Вы взялись за дело сами, хотя, конечно, возникла картина несколько экзотичная: сынок выколачивает почетное звание для мамы. В ослеплении своей жертвенной сыновней любви Вы не подумали, что последствия тут могут быть совершенно непредвиденными. Представьте себе, если, узнав о Вашей удаче, допустим, моя дочь начнет хлопотать о присвоении мне звания генералиссимуса. И вдруг добьется? И тогда свою новую просветительскую статью о Вас я уже подпишу так: "В. Бушин, генералиссимус". Ведь это будет уже не статья, а приказ, директива. И что тогда?..
Увы, не подумали Вы об этом и начали действовать по своим испытанным каналам. Написали письмо-ходатайство и пришли с ним в Министерство культуры РСФСР, разумеется, не в какой-нибудь там отдел, не к какому-то там заму, а прямехонько к самому министру Ю. С. Мелентьеву.
Когда министр письмо прочитал, он, надо полагать, был сильно удивлен и наверняка сразу вспомнил Настасью Федоровну Мерчуткину из водевиля Чехова "Юбилей". Ее муж, губернский секретарь Мерчуткин пять месяцев болел, и ему, как это водится в цивилизованном обществе, живущем по законам прославленного академиком Шаталиным рынка, дали отставку, а при расчете вычли из жалованья 24 рубля 36 копеек. Вот Настасья Федоровна, борец за права человека не хуже известного Сергея Ковалева, и пришла в банк и требует у его управляющего господина Шипучина, чтобы мужа восстановили в должности и вернули деньги.
Кто не помнит божественную Зуеву, воспетую Пастернаком, в этой роли, у кого до сих пор не стоит в ушах ее прекрасный, иезуитский проникновенный голос: "Ваше превосходительство! Пожалейте меня сироту! Я женщина слабая, беззащитная… Замучилась до смерти… На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой. Кофей сегодня пила, и безо всякого удовольствия".