– Нет. В санчасти палево. Давай сначала к Федосу. Он придумает, что делать.
Умница-старшина всё понял с полуслова. И когда он, не тратя напрасно время, убежал в дом одеваться, Гапур посмотрел мне в глаза и спросил:
– Зачем ты вмешался, Иванов? Это ведь не твоя разборка. Сидел бы спокойно, пил свой самогон, а ты на ножи полез. Зачем? – повторил он свой вопрос.
– Втроём пришли, втроём и уйти должны были. А кто прав, кто виноват, потом разбираться будем. Так меня с детства учили, – не отводя взгляда, ответил я.
– Ты – вайнах, Иванов, – задумчиво произнёс чеченец.
– Нет, Иса, я – русский. И ты это прекрасно знаешь.
– А те, что мне носки стирают, они кто?
– Они тоже русские. Только забыли об этом. Но они обязательно вспомнят. И тогда туго тебе придётся, Иса. Увидишь.
Гапуров недоверчиво покрутил головой и отвернулся. Николай Фёдорович спас нас тогда. И в очередной раз вытащил из глубокой жопы.
Рана Саида оказалась не опасной: нож прошёл вскользь по рёбрам.
Фельдшер из соседнего села, большой друг Федосеева, заштопал шкуру горца и, сказав, что до свадьбы заживёт, пообещал сохранить инцидент в секрете.
– Да, Федос, чтобы мы без тебя делали. Сели бы, наверное, все, – вспомнил я старшину. На душе стало грустно и тепло. – Ладно, спать. Москву бы ещё проскочить, – сказал я себе и залез под одеяло.
Глава 7
Поскрипывая тормозами, состав медленно катился вдоль посадочной площадки, крытой рифлёным железом, и, дёрнувшись напоследок, остановился. Пассажиры, подхватив багаж, бойко устремились к выходу и под дружелюбные пожелания проводницы стали покидать уже обжитый ими за время пути вагон. Вот и закончилось моё путешествие в Москву. Пропустив торопыг, стремящихся первыми покинуть этот дом на колёсах, я с сумкой на плече проследовал в тамбур и, едва ступив на подножку лестницы, замер: с опорного столба, удерживающего навес перрона, на меня смотрело миловидное лицо молодой женщины в белых одеяниях и с полосатой клюшкой, напоминающей жезл египетских жрецов в руках.
«Бог живой – на земле», – бросилась в глаза надпись в верхней части плаката. И внизу, под изображением «живого Бога», тем же шрифтом: «Мессия, утешитель – дух истины – Мария Дэви Христос».
– Вот дела, и тут она, – растерянно пробормотал я и тут же огрёб от проводницы.
– Не задерживай давай, – ворчала она, – на перроне налюбуешься. Знакомая, что ли?
– Ну, как – знакомая, – буркнул в ответ. – Заочно.
И подойдя ближе к столбу, рассмотрел ещё одну листовку. На этот раз без изображения «мессии», но зато с обширной информацией о ней. Набранный цветным шрифтом текст гласил:
СТРАШНЫЙ СУД ПРОИЗОЙДЁТ
24 НОЯБРЯ 1993 ГОДА
МАТЕРЬ МИРА МАРИЯ ДЭВИ ХРИСТОС
СПАСИТЕЛЬ И УТЕШИТЕЛЬ
МЕССИЯ НА ЗЕМЛЕ.
Только она вас спасёт.
Без неё мучительная смерть от антихриста.
– Во даёт баба! – восхитился я. – Уже в столицу добралась. И как только умудряется? Похоже «крыша» у неё железобетонная.
Впервые я такой плакат увидел во время очередной отсидки на гарнизонной «губе» два месяца назад. Когда мы, уставшие после дневных работ, вечером возвращались в тепло арестантских помещений, белый плакат с изображением «живого Бога» украшал собою выкрашенные в казённый зелёный цвет ворота гауптвахты. Хохол Андрюха Корольков, шагавший рядом и с любопытством поглядывающий на белый лист бумаги с цветным портретом в центре, вдруг сбился с ноги и, пробормотав: «Да ну, не может быть. Это же Маринка…» – рванул к воротам, сорвал плакат с металлической створки и, не сворачивая, в одно движение засунул его в карман. Гудини, блин донецкий.
– Корольков, трам-тарарам! В карцер захотел? Встал в строй. – Горегляд, шедший на шкентеле[14], плакат не видел и среагировал с опозданием. Карцера не последовало, и мы, вернувшись в камеру, рассматривали разложенный на топчане помятый портрет Марии Дэви, с недоверием слушая хвастливый рассказ Короля.
– Это же Маринка Мамонова. То есть как её… а, – Марина Викторовна Цвигун, вот, – брызгая от волнения слюной и часто моргая белёсыми ресницами, почти кричал Корольков. – Мы с ней в Донецке на одной площадке жили. Она журфак в Киеве закончила. Потом у нас инструктором в горкоме комсомола работала. Профура такая, что клейма ставить негде. Её только ленивый не имел.
– Ты тоже туда заныривал, что ли? – недоверчиво поинтересовался Чуёк, продолжая рассматривать портрет «мессии».
– А то як же, – осклабился Андрей. – Маринка – девка добрая, соседям никогда не отказывала.
– Брешешь ты всё, – встрял в разговор Коля Гнетецкий, молчаливый паренёк из глухой сибирской деревушки. – Нешто такая видная дама, образованная, комсомолка, и позволила бы себе такое? Да ещё и с тобой – балаболом.