— Ничего, кроме того, что они превратили в мусор всю переписку с Центральной железнодорожной компанией. Прикажите этим молодцам привести приёмную в порядок.
— Вы правы, как всегда, Хэрндон, — грустно сказал Линкольн. — Но что поделаешь, я не люблю деспотов, в том числе деспотов-родителей. Дети должны быть свободны.
— А где же дисциплина, сэр?
— Не дисциплина, а любовь должна привязывать детей… Вилли, Тэд! Положите на стол бухгалтерскую книгу.
— Сэр, это не книга, а «Середина Африки», — отвечал Вилли.
— Тогда положите на стол «Середину Африки», — сказал Линкольн и углубился в книгу.
Хэрндон молча положил на стол книгу. Потом он ухватил ребят за воротники, вывел их в соседнюю комнату и запер дверь на ключ.
— Сэр, я про-те-стую, — послышался голос Тэда из-за двери, — вы не… имеетеникакогоправабратьнасзашиворот! Потомучтомылюбимпапуаневас!
— Вы послушайте, что он пишет! — воскликнул Линкольн.
— Что это у вас в руках? — спросил Хэрндон, нагибаясь за чернильницей.
— «Листья травы», стихотворения некоего Уо́лта Уи́тмена. Послушайте, Хэрндон!
— Разве этот Уитмен — негр? — спросил Хэрндон.
— Нет, он поэт.
— Странный поэт. Стихи должны иметь рифму.
— Как вы не понимаете, Хэрндон? Это новая школа в поэзии. Рифмы часто нет и у Шекспира.
— Ну уж, сравнили!
— Надо быть смелее, Хэрндон. И Шекспира в молодости считали просто рифмоплётом. Смотрите:
— Боюсь, что ему придётся долго ждать, — сказал Хэрндон, садясь за стол.
— Вы ничего не поняли. Это жизненно, и свежо, и привлекательно. Это вся Америка. Я оставляю эту книгу здесь на столе, и пусть посетители читают её.
— Он хочет быть негром, этот Уитмен?
— Он хочет свободы, самого драгоценного дара наших предков.
— Если он хочет свободы, ему не следует желать быть негром.
— О! Вы повторяете то, что говорят наши противники, которые называют себя демократами…
Линкольн поднялся с пола и бросил книгу на стол.
— В Декларации Независимости[6], написанной Дже́фферсоном, сказано: «Все люди созданы равными». Теперь у нас говорят: «Все люди созданы равными, кроме негров». Если мы будем продолжать эти «кроме», то скоро окажется, что равными созданы только рабовладельцы. Так оправдывают в Америке деспотизм.
— Вам нравятся негры?
— Я этого не сказал. Но я не могу логически допустить, чтоб в свободной стране существовал законно рабский труд. Труд должен быть свободен. А пока существует рабский труд, страна находится под угрозой развала.
— Надеюсь, что этого не будет, — сказал Хэрндон, — потому что, если это будет…
В дверь постучали. Веснушчатый конторщик доложил:
— Мистер Де́лман к мистеру Линкольну.
— Делман? — переспросил Хэрндон. — Это из правления Центральной железной дороги. Просите войти.
Мистер Делман был в превосходном настроении. Его благодушное розовое лицо источало улыбки и успокоенность, какая бывает только после сытного завтрака. Это был красивый мужчина лет пятидесяти, высокий, осанистый, в накрахмаленном галстуке и длинном сюртуке с большими костяными пуговицами. В руке он держал огромный зонтик с ручкой из зелёного стекла.
— Прошу прощения, — сказал он, — у меня мало времени джентльмены. Я прошу вашего содействия в несложном юридическом вопросе. Я хочу возбудить судебное дело против моего соседа Элиши Ба́кстера за невыплаченный долг.
— Что, срок истёк? — спросил Хэрндон.
— Этот фермер выдал мне расписку, в которой указано, что он обязуется вернуть мои деньги в трёхмесячный срок.
— Вы напоминали ему об этом?
— Ежедневно, джентльмены! Я человек терпеливый. Но всякому терпению есть предел. Прошло ни много, ни мало — три года!
— Почему он не отдал долг? — спросил Линкольн.
— Беден, сэр! Нет денег! Жена, дети, сэр! И прочее….
— Три года — это много, — заметил Линкольн. — А где же расписка?
Мистер Делман отставил в сторону зонтик и вынул толстый бумажник из красного сафьяна с кожаными завязками. Из бумажника он извлёк длинный листок бумаги и подал его Линкольну.
6
Декларация Независимости (1776) провозгласила образование независимого от Англии государства — Соединённых Штатов Америки.