— Вот бы газету нам, — мечтательно произнес Томин. — Или хотя бы листовки печатать.
— Да, — согласился главком. — Это было бы здорово! Ведь людям так нужны добрые вести, — он не договорил, послышался цокот копыт. Лихо осадил коня Иван Каширин. Он был, как всегда, подтянут и бодр. Но, судя по осунувшемуся лицу, и ему нелегко давался поход.
Поздоровавшись, Каширин рассказал, что произошло недавно в одной из артиллерийских батарей.
Отбив очередную атаку белогвардейцев, артиллеристы двинулись вдогонку за колонной партизан. Пятерка орудий благополучно выбралась на дорогу и покатила вслед за своими. А расчет шестого орудия замешкался. И вдруг рядом разорвался снаряд. Белые нежданно-негаданно начали обстрел. Артиллеристы залегли. А лошади с перепугу понеслись с орудием в сторону белых. Что делать? Ведь у партизан каждая, даже потрепанная, пушка на счету. А эта почти новая.
— За мной! — скомандовал командир расчета Пивоваров.
Через несколько минут артиллеристы увидели на лесной просеке партизанское орудие, Но возле него — белые. Стрелять опасно: можно ранить лошадей. Тогда не вытащить орудия. Как же быть?
Две гранаты полетели по обеим сторонам упряжки. Белые бросились наутек. Артиллеристам только того и надо. Трое из них — в седла. Двое — на передок орудия. И — вскачь!
Через полчаса расчет уже катил рядом с остальными орудиями. Ничего, мол, особенного не случилось…
Блюхер и Томин переглянулись, и наверно, оба подумали об одном и том же. Бойцам тяжело. Очень тяжело. Никто не знает, когда выйдут к своим. Никто не знает, сколько еще идти. Где же найти силы, чтобы выдержать это постоянное напряжение? Где почерпнуть уверенность: одолеем, дойдем?
Только в собственном мужестве, в отваге товарищей. За примерами не далеко ходить. Ведь как тяжко ни приходилось, а все атаки отбиты. Даже беженцы уже не раз давали отпор врагу. И «слабосильная команда» из легкораненых при случае сражается не хуже лихих боевиков. Вот они, добрые вести, о которых должен знать каждый боец.
Но как рассказать об этом бойцам, если колонна растянулась чуть ли не на двадцать километров?
Блюхер подозвал ординарца:
— Начальника связи ко мне!..
Медленно движется партизанская армия. А вдоль колонн то в одну, то в другую сторону мчатся всадники, бойцы связи. Они доставляют в отряды приказы главного штаба. А из отрядов — донесения командиров. Главком знает, что происходит в каждом отряде. А теперь об этом будут знать и бойцы.
Все сведения собираются в главном штабе. А оттуда их разносят по всем соединениям бойцы связи.
Вьется, уходит вдаль дорога, петляет с перевала на перевал, все дальше в горы уходит партизанская армия. Идет вереница беженцев. Шагают усталые пехотинцы. Катят потрепанные орудия. А вдоль колонны из конца в конец скачут связные — летучая почта. Улыбаются бойцы, распрямляют усталые плечи, когда слышат добрые вести.
И светлеет лицо главкома, когда он узнает об этом.
ПЕРЕБЕЖЧИК
Блюхер уже свернул было к деревне, где расположился штаб, когда неподалеку, за березовой рощей, послышались крики. Потом прогремел выстрел. Главком пришпорил коня и через минуту увидел группу партизан, окруживших кряжистого седобородого казака.
— Что тут у вас?
— Да вот подарок с неба свалился, — ответил один из бойцов. Остальные сдержанно засмеялись.
— Перебежчик, что ли?
— Он самый. Только уж больно занозистый. Вынь да положь ему штаб: требует, чтоб его туда проводили. Будто там только его и ждут.
— А зачем тебе штаб, дедушка? — спросил главком.
— Ты проводи меня, а уж зачем — это я главнокомандующему буду докладывать.
— Ну что ж, докладывай. Выходит, вовремя я подоспел, — сказал Блюхер.
Перебежчик придирчиво оглядел его с ног до головы, от запыленных сапог до солдатской фуражки. Потом вытащил из-за пазухи затрепанную газету и протянул Блюхеру, многозначительно кашлянув: посмотрим, дескать, что ты теперь скажешь.
Блюхер не раз читал белогвардейские газеты, которые иногда попадали в руки партизан. В газетах могли проскользнуть необходимые сведения о передвижении белых войск, о местонахождении частей Красной Армии. Ведь до сих пор партизаны точно этого не знали. Но нужных сведений в газетах были крохи, зато целое море лжи о партизанской армии и ее главкоме…
Вся жизнь Блюхера как на ладони. Родился в семье крестьянина-бедняка, хотя деревни почти не помнил: с малолетства отдали в люди… Потом слесарил на Мытищинском вагоностроительном заводе. Но проработал недолго: за то, что подбивал рабочих на забастовку, угодил на три года в тюрьму. Потом снова завод. На этот раз Сормовский судостроительный. Ну, а затем — война. Блюхер не раз участвовал в кровопролитных сражениях и за храбрость получил звание унтер-офицера. В 1916 году после тяжелого ранения он был демобилизован. В этом же году вступил в ряды большевистской партии, стал коммунистом. Октябрьская революция застала Блюхера в Самаре. Оттуда и прибыл он на Урал во главе небольшого отряда. Все ясно и просто.
Но вот эта-то ясность и не устраивала белых. Не могли они объявить во всеуслышание о том, что «голытьба», «толпа оборванцев», предводительствуемых «унтером», сметает со своего пути отборные офицерские полки, руководимые опытными генералами. А умалчивать об этом уже было нельзя.
Когда красные отряды начали свой поход, белогвардейцы заявили, что разгром партизан — «дело трех дней». Но проходили недели, а партизанская армия продолжала жить. Красные отряды, сметая заслоны белых, перевалили через хребты хмурого Алатау, вышли в предгорье Урала с его лесами и перелесками. «Точные сведения» о гибели партизан, время от времени появлявшиеся в белогвардейских газетах, каждый раз оказывались обманом.
Надо было найти какое-то объяснение этому, чтобы «честь» белых была возможно меньше затронута. Вот тогда-то и ухватились белогвардейцы за фамилию главкома: объявили, что во главе партизанской армии стоит немецкий генерал, нанятый Совнаркомом за большие деньги. Терпеть поражения от генерала, считали они, не так унизительно, как от «большевистского главкома», бывшего унтера царской армии.
Блюхер, конечно, знал обо всем этом и только усмехнулся, поглядев на газету. Но перебежчик понял его усмешку по-своему:
— Так как? Правда тут сказана… или нет?
— Это уж сам решай. Может, перед тобой и в самом деле генерал.
Нет, уж этому-то дед никак не мог поверить. Не запыленные сапоги и помятая фуражка его убедили — разве станет «его превосходительство» так разговаривать с ним, простым солдатом!
— Значит, все, наконец, прояснилось, — улыбнулся Блюхер.
Дед смущенно сдвинул папаху на лоб, почесал затылок и, поглядывая то на Блюхера, то на бойцов, сказал:
— Что ты командир — верю. А вот… — Дед не успел договорить. Подлетел связной и, с ходу осадив коня, крикнул:
— Товарищ главком, разрешите доложить!
Пока Блюхер выслушивал донесение, перебежчик не отрываясь смотрел на него.
— Ишь ты… Вот оно как… — повторял дед, весело поблескивая глазами, словно убедился, наконец, в том, в чем ему давно хотелось убедиться. И вдруг спохватился: — А как же фамилия? Будто свой. А фамилия ненашенская.
Фамилия у главкома и в самом деле необычная для крестьянина Ярославской губернии. Да поначалу это была и не фамилия, а кличка, которую еще при крепостном праве дал деду Василия Константиновича барин-самодур. Со временем кличка перешла в фамилию. «По наследству» досталась и главкому.
Блюхер терпеливо растолковал это дотошному деду.
— Ну, а теперь, раз ты, наконец, признал меня главкомом, скажи, зачем я тебе нужен?
— Сейчас! — ответил перебежчик. И с удивительной быстротой скрылся в роще. Бойцы бросились было за ним, но Блюхер остановил их.