— Хорошо, — сказал капитан. — Я передам твое пожелание.
Объединение личности
Из больницы вышли вчетвером, постояли, поглядели на окошко Фата. Солнце блестело в стеклах, и показалось Генке, что он впервые в жизни не заметил, когда пришла вдруг эта солнечная, синяя, в птичьем разноголосье весна.
Словно бы вчера еще была слякоть, удушающие запахи свалки, и была кругом жизнь, которая начиналась аж в поздних сумерках…
А сегодня: дыши хоть до потери сознания, гуляй, смотри по сторонам… И можно не думать о вчерашнем.
— Айдате к реке? — сказал Толячий.
— Идемте! — обрадовалась Тося.
По улице Салавата Юлаева, мимо Детского парка спустились вчетвером к Быстряку.
Толячий и Слива по отлогой тропинке сбежали к самой воде. А Тося, подобрав свою матросскую юбку, уселась вверху, над обрывом, где молодая зеленая трава была густой и яркой, как на картинке. Генка немножко поколебался и сел рядом с Тосей.
Вода в Быстряке была еще мутноватая, но ровная, гладкая, текла широким потоком в сторону синих гор на горизонте, и если долго глядеть на нее — голова начинала кружиться.
Генка снял кепку, потом надел ее и покрутил за козырек.
— Тося, — сказал Генка, — вот ты тогда показывала мне письмо, помнишь?
— Помню, — сказала Тося, глядя, как Слива мастерит из двух щепок парусную лодку.
— Ну, про любовь там — это, конечно, глупость, — сказал Генка. — А давай дружить с тобой!
Тося щипнула зеленую травку у ног.
— Давай…
— Ну, и чтобы все честно… Я тут не виноват… Ну, в общем, это я, Тося, написал тебе.
Тося поглядела на него своими кукольными глазами.
— А я догадалась, Гена, когда ты покраснел в тот раз… — И сама теперь чуточку покраснела.
Генка снова яростно крутнул кепку.
— Идем завтра рыбачить, Тося!
— Ой! — сказала Тося. — Да я же не умею!
— А это я научу! Это быстро! Знаешь, как клюет сейчас!
— Ладно, — сказала Тося. — Только давай не завтра. Завтра лучше пойдем цветов нарвем для Фатыма! Ой! Ты знаешь, в овраге на татарке фиалок — уйма! — И Тося даже зажмурилась, чтобы показать, какая уйма на татарке цветов. — Пойдем?
И Генка почувствовал вдруг, что кончилось у него раздвоение личности. Что больше никогда не зашумит в ней призывным гамом толкучка. А навсегда останутся Тося… Да Слива… да Фат… да Толька-Толячий… да еще сестренка Катя. Надо только сказать ей, чтобы не выходила за ворота монастыря и никогда никого не подслушивала больше…
От воды наверх взбежал Слива.
— Мы завтра за фиалками идем для Фатыма, — сказала ему Тося. — Ты пойдешь с нами?
— Ну, ясно! — кивнул Слива и, будто зная, о чем здесь говорили без него, добавил: — А я вот на прошлой неделе отправил Динке Коршуновой свои стихи… А она мне ответила: «Дурак». Ну что, если не понимает, правда? — спросил он у Тоси.
— Ой, ребята! Толя! — воскликнула Тося. — А про те цепи, что в подвале, и про весь монастырь давайте мы летом всей дружиной разведаем! А? Гена? У вас теперь опыт, а как все возьмемся — мы хоть что узнаем! И про полковника узнаем — где воевал он!..
Хорошо все-таки жить цельной личностью: легко, интересно и как-то — просторно даже, вроде бы как на реке во время паводка.
