— И вот послушайте, что дальше получилось. Он — за телушкой, а та брык и прямехонько в болотину. В той стороне — кочки, валежник... и человек не разглядит.
— Подожди, там и болотины-то никакой нету.
— Ну чё споришь? Летом нету, а весной еще какая. Брык — и по пузо. Старик вертится вокруг да около, а в болото сунуться боится. Холодно, да и утопнуть можно. А у телушки меж тем одна голова видна. Хрипит уже. И тогда старик, перекрестившись, прыг в болотину. А телушки уж нет, одни пузыри.
— Тащил бы быстрей.
— Куда там, сам еле выбрался.
Положив телефонную трубку, Птицын сказал:
— Не говори! У старика этого еще предостаточно сил. Он и жену взял лет на тридцать моложе себя.
— Лет на пятнадцать...
— Кто-то из великих людей говорил, что из всех низких чувств страх — самое низкое. Струсил старик. Что касается веревки... — Оказывается, Птицын слышал и этот разговор — вот чудно! — К такому делу едва ли причастен Саночкин. Саночкин — шалопай, драчун, но не вор.
Птицын скользнул по Лаптеву безразличным взглядом и продолжал:
— У соседки моей вчера вечером окошко разбили. Даже створку попортили.
Все засмеялись.
— Ну у этой — кавалеры.
— Веселая баба, язви ее!
— Когда же будет хорошая погода, братцы?
«Уж не на вечеринку ли я попал?» — задал себе вопрос Лаптев.
Птицын снова поглядел на Лаптева, на этот раз более внимательно, и встал.
— Садитесь, пожалуйста, Иван Ефимович. Товарищи, вы уже все, конечно, знакомы с Иваном Ефимовичем Лаптевым? С нашим новым главным зоотехником и заместителем директора. Максим Максимович месяц будет в очередном отпуске и месяц в отпуске без содержания, в связи с болезнью. Я вот боюсь, как бы Максима Максимовича не положили в больницу. Опять диабет обострился, да и с сердцем... Исполняющим обязанности директора назначен товарищ Лаптев. Так что давайте командуйте, Иван Ефимович.
Он улыбнулся, как-то странно, нехорошо улыбнулся — одной верхней губой, которая сперва медленно опустилась книзу, а потом вжалась в глубину рта. Птицын отличался медлительностью и размеренностью. Неторопливый, полный достоинства шаг, неторопливые движения рук, медленный пренебрежительный поворот головы. Улыбается по-разному, но все с оттенком какой-то противной снисходительности, затаенная, неоткрытая улыбка. Так было вчера. И вот сегодня... верхней губой...
Лаптев не привык доверяться первым впечатлениям. И все же улыбка Птицына не понравилась сразу. Но время покажет... Работать вместе придется, видимо, долго. Вчера Утюмов сказал перед уходом: «Зимой меня, Иван Ефимович, не ждите. И вообще... по секрету... Я приду, но ненадолго. Думаю перебираться куда-нибудь».
— Давайте, дорогой мой... — Птицын придвинул стул.
Лаптев поморщился: он не терпел подобного обращения — «дорогой мой», «милый мой», считая эти слова пошловатыми.
— Раненько собрались.
— Рано? — Птицын засмеялся, вполне искренне, дружески. — Что вы, Иван Ефимович! Много сна — мало услады. Сон богатства не приносит.
Многие улыбнулись. И только главный экономист Зинаида Степановна Дубровская, месяц назад приехавшая в совхоз, не меняла строгого выражения лица, хмурилась, поджимала губы. Лицо у нее совсем юное, свежее, а тело крупное, видать, сильное, как у зрелой женщины, и низкий, слегка хрипловатый немолодой голос.
Слушая Дубровскую, Лаптев вспомнил вдруг, как когда-то, будучи парнем, названивал телефонистке в район; голосок у нее был нежный-нежный, певучий, не голос, а соловьиное пение, и Иван Ефимович был уверен, что это красавица из красавиц. Заговаривал, шутил с ней, а она мило лепетала: «Говорите, пожалуйста, какой вам нужен номер». Не выдержал, поехал в райцентр, пробрался на телефонную станцию и через дверь увидел ее. То была некрасивая женщина лет сорока; она говорила кому-то прелестным голоском: «Гражданин, мне некогда с вами разговаривать».
— Каждый день к шести собираемся. — Птицын в упор взглянул на Лаптева. — По-доброму-то надо бы начинать планерку с пяти утра, но многие запаздывают, так что практически начинаем с половины седьмого. Вас вот ждали, заданьице получить.
Говор стих. Все смотрели на Лаптева. Молчание было нехорошим: люди ждали, что же скажет им новый зам. А он молчал.
— Планерки мы проводим и утром, и вечером, — продолжал Птицын, словно пугая. — Каждый получает задание от директора. На весь день. Ну, а вечером отчитывается. Все это вы знаете.
Последние слова он произнес с какой-то неприятной интонацией. Прозвучало это примерно так: горожанин, воздухом полей не дышал, грязь деревенскую не месил — откуда тебе знать! Лаптеву говорит, но в расчете прежде всего на то, что его слушают остальные.