Собственно, по этой причине Андрей и поселился в похожем на музей хрущевской эпохи жилище. Прежние квартиросъемщики не задерживались здесь дольше месяца. Видимо, их тонкая душевная организация не выдерживала пытки страшненькими обоями, жутко неудобной в бытовом отношении мебелью и сводящим с ума оглушительно-трескучим звонком. Андрей же оказался совершенно нетребовательным к обстановке. Его все устраивало в квартире, особенно низкая по меркам Москвы арендная плата, и только проклятый звонок выводил из себя.
Часы на стене крохотной, чуть больше четырех квадратных метров, кухоньки показывали половину седьмого утра. Андрей недавно проснулся и теперь завтракал, собираясь в скором времени отправиться на работу.
– Кого там черти несут в такую рань? – недовольно пробормотал он, встал из-за стола и пошаркал в коридор. Сквозь старый дверной глазок смутно угадывался темный мужской силуэт. – Кто?
– Воронцов Андрей Владимирович?
– Да, это я.
– Откройте! Полиция!
«Странно, с чего бы я им понадобился?» – подумал Андрей и, щелкнув замком, приоткрыл дверь.
Молодой улыбчивый парень в полицейской форме вскинул руку к козырьку фуражки:
– Лейтенант Рябинин. Андрей Владимирович, вы родились в Москве пятнадцатого декабря две тысячи шестого года?
– Совершенно верно. На каком основании вы меня допрашиваете?
– Пожалуйста, не волнуйтесь, это не допрос, а простая формальность. Ваш отец Воронцов Владимир Александрович?
Андрей кивнул и спросил с нотками беспокойства в голосе:
– А в чем, собственно, дело?
Лейтенант сунул руку в карман форменной куртки, вынул запечатанный конверт и протянул Андрею:
– Вам письмо.
– Какое письмо? – Андрей инстинктивно спрятал руки за спину и удивленно уставился на лейтенанта. – Почему? В смысле, вы же не почтальон, а полицейский. Это что – розыгрыш?
– Вовсе нет. Владимир Александрович не знает, где вы проживаете, поэтому попросил нас доставить вам важное сообщение. Он посчитал, у нашего ведомства это получится сделать быстрее, лучше и надежнее, чем у «Почты России». Вы так не думаете?
Андрей решил оставить вопрос без ответа. Его отец вполне мог пойти на такой шаг. Видный ученый мирового уровня, он без стука входил в любой из кремлевских кабинетов. С него станется обратиться в отделение полиции со столь необычной просьбой. А впрочем, вряд ли он сам куда-то ходил. Наверное, позвонил знакомому генералу из МВД и попросил об одолжении. Вероятно, этот лейтенант самолично сбегал к ним домой, забрал конверт, пробил по базе, где живет блудный сын светоча отечественной науки, и принес тому послание из родительского гнезда.
«Интересно, с чего вдруг отец написал письмо? Неужели дома что-то стряслось?»
Андрей забрал у лейтенанта заклеенный почтовый конверт. Оторвал узкую полоску сбоку, смял в комок и машинально сунул в карман домашних брюк. Вытащил из конверта сложенный пополам лист бумаги, с хрустом развернул его, бегло прочитал первые несколько строк и переменился в лице.
Лейтенант участливо поинтересовался:
– Что с вами? Вам плохо?
Андрей помахал перед ним растопыренной пятерней:
– Нет-нет, со мной все в порядке. Можете идти. – Лейтенант козырнул, лихо повернулся на каблуках и затопал к лестнице. Андрей запоздало спохватился и торопливой скороговоркой бросил ему вслед: – Огромное спасибо, товарищ лейтенант… и простите за беспокойство.
Спустя десять минут с бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами Андрей мчался по Москве, но не на работу (он позвонил начальнику и сказал, что по семейным обстоятельствам берет недельный отпуск), а к родителям. Вернее, к отцу. С мамой он так и не успел поговорить. Позавчера она умерла в больнице от неоперабельного рака поджелудочной железы.
Вполне возможно, все эти годы его глупого, наивного протеста она хотела увидеть единственного сына, обнять, о многом расспросить или просто помолчать, баюкая голову родной кровиночки на своей груди. Хотела, а он из-за непомерной гордыни и раздутого до небес эгоизма лишил ее, быть может, единственной радости в жизни. И ладно бы, если та жизнь была легкой. Так ведь нет! Неизвестно, сколько лет подряд она каждый день вела изнурительную борьбу с тяжелой, изматывающей душу и тело болезнью, ожидая хотя бы крохотной весточки от сына. Ждала молча, покорно, скрывая ожидание от всех, да так и не дождалась.
– Я должен был почувствовать, должен, – с сердитой злобой на себя прошипел Андрей. Жгучие слезы душили его. Он так стиснул руки, что кожаная оплетка руля жалобно заскрипела под пальцами.
Из соседней полосы на дорогу перед его «ауди» неожиданно вывернул аквамариновый «чери тигго». Андрей ударил по тормозам и заорал, нервно стуча основанием ладони по клаксону: