Один филиппинский исследователь китайских хроник выразил недавно недоумение по поводу того, что в них так мало упоминаний о нашей стране, да и обнаруженные настолько туманны, что по сей день идут споры, нас ли они касаются. Хроники много пишут о наших ближайших соседях — Борнео, Молуккских островах, Яве и Суматре. Будь мы действительно народом кораблестроителей и купцов, факт этот был бы необъясним, как, скажем, отсутствие упоминаний о финикийцах в древнегреческой истории или о карфагенянах — в римской. Не так уж много было в Азии судов в те времена, чтобы нас не заметили наблюдательные китайцы, чьим хлебом насущным была торговля. Наверняка торговые сделки с Филиппинами были бы так же тщательно зафиксированы, как сделки с Борнео, Молуккскими островами, Явой и Суматрой. Из этого можно умозаключить, что размах нашей коммерческой деятельности столь же сильно преувеличен, сколько и численность нашего флота. Мы очень любим цитировать следующее свидетельство: китайские купцы так верили нам, что разрешали, взяв товары, расплачиваться за них через несколько месяцев. Доверие как бы говорит о нашей честности в делах. Однако на это можно посмотреть и по-другому: мы, очевидно, сильно зависели от китайских купцов и просто не осмеливались воровать у них, боясь, что они перестанут приезжать к нам. Больше того, кое-где китайских купцов похищали и держали заложниками, чтобы обеспечить новый приход китайских судов. Будь у нас собственные суда и развитые торговые связи, умей бы мы плавать по азиатским морям, с чего бы мы стали так держаться за случайных торговцев?
Вывод вполне согласуется с отсутствием упоминаний о Филиппинах в китайских хрониках: филиппинская торговля была чересчур ничтожна, торговые связи носили односторонний характер — торговали китайцы. И снова культура, рассматриваемая как история, позволяет проверить и перепроверить косвенные доказательства нашего странного неучастия в техническом развитии Азии. Невозможно представить себе, что филиппинцы, бывая в Китае и видя китайские дороги, потом возвращались и спокойно продолжали пользоваться лесными тропами; или, съездив в Японию и увидев, какие там мосты, продолжали довольствоваться хлипкой связкой бамбука, перекинутой через ручей; или, побывав на Яве и познакомившись там со строительной техникой, возвращались на родину архитектурными невеждами. Либо мы должны поставить под сомнение умственные способности наших праотцов, либо сделать вывод, что не учились строить дороги, мосты и возводить каменные здания, так как крайне редко посещали те страны, где могли их увидеть, а соседи наши о нас не знали или не утруждали себя строительством на Филиппинах.
Положение Филиппин до контакта с Европой характеризуется в двух словах: никто нас не знал, и никого мы не знали. В двух словах можно также охарактеризовать и отношение соседей к нам: это незнание и безразличие. Доказательством служат их карты Филиппин — чудовищно неточные даже в XVI веке. Отсюда вывод: хотя Филиппины и не были землей отдаленной или недоступной, для наших соседей это была самая настоящая terra incognita. Место в географии мы получили впервые на европейских картах, а значит, и Азия, можно сказать, тоже открыла нас в 1521 году.
Конечно, с началом испанской эпохи Азия изменила свое отношение к нам. Внезапно мы перестали быть terra incognita. Внезапно земля, пригодная лишь для змей и дикарей, стала привлекать к себе китайцев и японцев, им захотелось приезжать, селиться, они даже зариться стали на эту землю. Внезапно страна, которой не коснулся азиатский прогресс, заполняется товарами из соседних стран: галеоны везут не только китайские шелка, но все предметы азиатского экспорта — от изделий и драгоценных камней из Индии и Камбоджи до жемчуга и благовоний из Японии и Индонезии. Манила, которая собирает все богатства Востока для вывоза на Запад, становится главным азиатским портом и, наконец-то, становится частью Азии. Внезапно — теперь уже на самом деле — филиппинцы начинают бывать во всех торговых портах Востока, влияние Филиппин ощущают и в Макао, и на Формозе, и на Марианских островах, и в Индонезии, и на Борнео, и в Малайе, и в Индокитае, и на побережьях Китая и Японии, на полях всех битв, где бряцание филиппинского оружия словно возвещает рождение Филиппинской империи. Есть некая поэтическая справедливость в том, что Япония, так долго бывшая далеко от Филиппин, захлопнула дверь перед миром, потому что внезапно Филиппины оказались рядом.
Период вхождения Филиппин в Азию, символизируемого появлением сирены в нашем фольклоре и корабля под названием «манильский галеон» в нашем торговом флоте, имел исторические последствия, например становление тагало-пампанганского региона, которое можно напрямую связать с активным участием этих двух народов в азиатских связях. В фольклоре этот период нашел многообразное отражение: морские ритуалы Санто Ниньо де Тернате, боевые легенды Санто Росарио, такие блюда, как кари-де-пата, кари-де-полло и кари-каре, театр мо-ро-моро (разве we знаменательно, что в моро-моро действие редко происходит на Филиппинах, а чаще переносится куда-то за море?).
Воздействие нашего вхождения в Азию на нашу культуру заслуживает тщательнейшего изучения. Веками отрезанный от Азии, филиппинец внезапно открывает для себя Азию, которая, в свою очередь, открывает его. Но как же это подействовало на нас? Сколько «сцен узнавания» должно было разыграться в Индонезии или в Малайе, когда мы в чужеземцах вдруг видели… самих себя! Конечно, все это содействовало нашей «азиатизации», однако привело к парадоксу: если сегодня мы и азиаты, то азиатами стали благодаря посредничеству Европы, которая свела Азию и нас.
Лучше всего продемонстрировать парадоксальность ситуации на примере филиппинских китайцев. Хотя мы относим начало наших связей с Китаем к IX веку, связи эти имели весьма поверхностный характер, поскольку китайцы вначале у нас не селились и почти не оказывали влияния на нашу культуру. Это видно по той части нашего домашнего хозяйства, где китайское влияние должно было сказаться в первую очередь, — по нашей кухне. Китайцы должны были бы стать нашими главными учителями в кулинарном деле. Но обучили нас не они, а другие. Филиппинская кулинарная терминология (гиса, фрито, санкуча, асадо, туста, тимпло, рекада, мантика) не имеет ничего общего с Китаем. Остается лишь сделать вывод, что, столетиями общаясь с китайцами, мы так и не подружились с ними настолько, чтобы допустить их на кухню. Они попали туда только после 1565 года, и потому все китайские блюда у нас носят креольские названия. Теперь они уже стали частью нашей культуры, и нам кажется, будто мы их ели всегда, но на самом деле эта наша азиатская черта пришла к нам с культурой колониальной, креольской, а до ее становления китайцы не открывали нам новых кулинарных горизонтов. В противном случае мы бы ели сегодня палочками — Европа там или не Европа…