- Я ж-ж-ж-е прос-с-с-ила вас... Предупреж-ж-ж-дал-л-а... - при этом она всегда смотрела в Лёвину сторону.
Лёве потом приходилось объясняться с матерью, после каждого такого случая:
- Она же ребенок, мам. Она рассчитывает на ответную ласку.
- Она не твой ребенок! - мать успокаивалась небыстро. Быстро не входило в ее планы: не получалось нужной подпитки. - И не моя внучка! Они не должны рассчитывать в этом доме ни на что особенное...
Сын порой слегка раздражался, но всегда держал себя а руках:
- А чего бы ты хотела, мама? Я имею в виду вообще - чего?
Лёва знал, что таким вопросом он ставит ее в тупик. Он прекрасно осознавал, что желание участвовать в судьбе сына гениального отца для матери его было определяющим. Но также он понимал и то, что места для такого материнского участия оставалось у нее с годами все меньше и меньше. Как мог, он пытался лавировать между членами семьи, соединяя или по необходимости разводя группировки противника по разные стороны фронта, даже если воевать никто не собирался. Просто в определенные моменты интуиция Лёвина и получаемый опыт мирного выживания внутри аэропортовской квартиры подсказывали - требуется передых и профилактика.
Мать на Лёвин вопрос ответом не утруждалась никогда. Да и не смогла бы. Не знала и знать не хотела - это совершенно не входило в ее планы. Процесс был значительно важнее результата, но и его хватало ненадолго. В перерывах между столкновениями Любовь Львовна старательно перепрятывала небольшую коробку с камешками, проявляя каждый раз чудеса изобретательности. Затем она записывала на специальной бумажке местоположение схороненного в очередной раз наследства, которую, в свою очередь, хранила в одном из трех мест, о которых помнила всегда. Даже иногда, точно зная, где оставила бумажку в прошлый раз, она проверяла на всякий случай два предыдущих места, чтобы быть абсолютно уверенной - изобретенная ею система сбоя не дает. В дни таких проверок настроение ее заметно улучшалось, и тогда Люба Маленькая, прекрасно чувствовавшая настроение зловредной бабки Дурново, разыгрывала свой очередной спектакль.
- Любовь Львовна, - девочка смотрела на нее честными преданными глазами, и далее следовал вопрос: - Вы не помните, правду в школе говорят, что катет, лежащий против угла в 30 градусов, вдвое меньше биссектрисы?
Любовь Львовна неопределенно хмыкала:
- Ну конечно, правда, Любовь. Ты что, сама не знаешь разве?
- А в учебнике геометрии написано, что - гипотенузы. Меньше вдвое... Люба Маленькая продолжала смотреть на нее тем же уважительным взглядом, с каким и подкатила с самого начала. - И математичка тоже говорит, что гипотенузы.
Бабушка слегка терялась, победительные нотки ослабевали, но к этому испытательному моменту позиции ее были еще крепки:
- А кто же тогда говорит про это в вашей школе? - переспрашивала Любовь Львовна, немного озадаченная, но совершенно не чувствуя подвоха.
- Да Мишка Раков, он в соседнем классе учится, двоечник вечный. Дурак. Правда, Любовь Львовна, дурак? - девочка завершала испытания, невинно пару раз хлопала длинными ресничками и, вперившись в бабаню, ждала ответа. Любой из вариантов ее бы вполне устроил. В ход шла также ботаника с женскими пестиками вместо мужских тычинок, физика с французом Исааком Ньютоном - потомком эфиопских царей, география с первооткрывателем арктической атлантики Мадагаскаром и другие нужные в семье науки.
Поразительно было, что при всей своей житейской изворотливой хитрости и скандальном нутре хозяйка дома каждый раз покупалась на примитивную девчачью придумку, не выстраивая из фактов легкого по отношению к собственной персоне издевательства малолетки какой-либо причинно-следственной связи. Люба Маленькая, не получив ожидаемой бабалюбиной трясучки, равно как и прочих видов удовлетворения от свежей провокации, была недовольна и уходила к себе, оставляя непрошибаемую бабку один на один с неподдельным возмущением по вновь возникшему поводу.
Первая хлопота с Любой Маленькой возникла, когда ей исполнилось тринадцать. Сама хлопота была даже не с ней самой, а, скорее, с Лёвой. Дело было утром, в воскресенье. Девочка торчала в ванной уже час, рассматривая начинающуюся красоту, когда Люба включила телевизор и крикнула в направлении дочери:
- Клуб кинопутеше-е-е-стви-и-и-й, Маленькая-я-я!
Лёва в это время сидел за письменным столом в отцовском кабинете и определялся с персонажами. Персонажи не определялись, и тогда он задумчиво вертанулся на кресле. Пронося взор мимо распахнутой кабинетной двери, его глаз засек неожиданно промелькнувшую в долю секунды женщину. Женщина была абсолютно голой, с упругими молодыми формами. За ней махровым шлейфом тянулся ненадетый халат. Лёва вздрогнул - это была Люба Маленькая. Он вдруг с ужасом понял, что это она. Его Маленькая. Его падчерица - Генькина дочка. Он вернул кресло в исходное состояние.
"Чего это я? - подумал Лёва. - Зачем это?"
Отношения Лёвы и Маленькой Любы на фоне имевшегося дисбаланса сторон всегда отличались наибольшей безоблачностью. Это обстоятельство искренне радовало Любу, но частенько напрягало Любовь Львовну, и порой она не умела скрыть своего неудовольствия, видя, как сыновья нежность по отношению к падчерице переходит все допустимые границы. В такие минуты, не находя нужных слов для прояснения своего отношения к происходящему на ее глазах непотребству, она просто поднималась с места и, круто разворачиваясь, выходила вон. Пару раз, из чувства сострадания к ее ревнивому материнству, Люба обрывала разыгравшуюся с мужем дочь и отправляла ее делать уроки.
- Вот именно! - восклицала согласная с этим свекровь. - Это получше будет, чем дурачиться!
Чувства благодарности она к Любе не испытывала все равно - слишком много та должна была ей за сына.
Лев Ильич отодвинул сценарий, дав персонажам паузу, и побрел в гостиную. Там, закутавшись в безразмерный Лёвин банный халат и уставившись в телевизор, в кресле полулежала, задрав голые ноги, Любочка, Люба Маленькая. Лёва растерянно остановился, не понимая, зачем пришел.
- Смотри, Лёв, - обратилась она к отчиму, - про Грецию рассказывают. Про древнюю, - и, хитро улыбнувшись, кивнула в направлении через стенку - туда, где находилась бабкина спальня. - Про родину млекопитающих грецких орехов показывать будут.
- Ну, со мной этот фокус не пройдет, - мягко возразил Лев Ильич. - Я-то в отличие от тебя знаю, что родина грецких орехов - Кордильеры-Анды. А из млекопитающих в Греции только позвоночнокрылые. Из отряда перепончатых.
Люба Маленькая засмеялась. Лёва понравился ей с самого первого знакомства, и с того же дня они сразу стали на "ты". Ей было четыре года, когда они с мамой столкнулись с ним в метро, на станции "Площадь Революции". Они тогда шли на пересадку, чтобы доехать до "Варшавской", а оттуда уже - к себе, в Бирюлево. Перед ними в задумчивости шел Лёва, мучаясь очередным сюжетом. Тогда обе Любы, мать и дочь, не знали еще, что это Лёва. Они думали, что это просто пассажир. Внезапно пассажир остановился у колонны, перед бронзовой статуей пограничника с собакой, протянул вперед руку и погладил пистолет пограничника. Тогда они не знали еще, что у железного пограничника не пистолет был, а маузер. Об этом позже, когда они уже подружились, но еще не поженились с мамой, Лёва рассказал Маленькой по секрету. Но в этот раз она тоже хотела погладить рукой по желтой вытертой тысячью ладоней железяке. Но не по пистолетной, а по собачьей. Пассажир стоял к ним спиной и не пропускал. Сзади напирали. И тогда Люба Маленькая протащила руку через дырку между пассажировой рукой и его пальто и все равно погладила холодный овчарочий нос. Пассажир медленно развернулся, внимательно посмотрел на Маленькую, затем перевел взгляд на Любу, весело улыбнулся и сказал:
- Умница! - он тоже протянул руку и почесал собаку за ухом. - Потому что это железное, - он кивнул на бронзовый маузер и постучал костяшкой пальца по стволу. - А это... - он слегка пригнулся, сделал полшага вперед и потерся своим носом о собачий, - это живое...