Плох тот путешественник, что отправляется на поиски неведомых земель, не покопавшись как следует в печатных источниках, во всех сохранившихся свидетельствах предшественников. И как не пометить на карте все ловушки, подготовив себя к мыслимым и немыслимым — насколько фантазии хватит! — неожиданностям…
Наша ситуация во много крат сложнее у нас нет возможности выбирать себе «терра инкогнита» по собственному усмотрению. Да и времени на раскачку почти не осталось.
Будущее, в которое все мы — невольные «путешественники», само стремительно несется нам навстречу. Его не избежать.
Вы когда-нибудь будете здесь, те, что нынче родятся,
Те, что ждут нас у входа и наши места занимают
В том далеком, что будущим мы называем…
Эти строки принадлежат современному новозеландскому поэту Иэну Лоуни. Метафора, конечно, но до чего же точно сказано!
«СЛЕПЫЕ И ЗРЯЧИЕ»
(Пока не путешествие, а так — мысли по поводу…)
Память цепко выхватила из некогда прочитанного неожиданное сочетание слов — неизбежность будущего.
Неизбежность… Словно у кого-то вызывает сомнение, что Будущее — просто по определению — будет! Очевидная мысль, однако потребовалось двадцать столетий и все те долгие века «до нашей эры», что теряются в черноте временного колодца, дна которого еще не разглядел никто, чтобы эти кажущиеся банальными слова обрели новый смысл.
Когда впервые зародилась эта потребность задуматься о том, что ждет человека впереди — не с появлением ли самого человека на планете? Современная наука считает, что предвидел уже первобытный наш пращур, предвидел при совершении самых элементарных созидательных актов; а позже, по мере усложнения мышления, предвидение превратилось в особую категорию сознания, стало новой психической способностью homo sapiens: то, что у животных выполнял инстинкт, человеку пришлось вырабатывать самому. Возникла необходимость овладевать навыками предсказания, предвидения, прогноза.
Как только появлялись очаги культуры, они тут же заполнялись пророками. Прорицатели, шаманы, ведуны быстро образовали свою собственную «индустрию» предвидения — да и верили им обычно на слово, вне зависимости от того, сбылось предсказание или нет. Слишком велико было желание получить весточку из грядущего, слишком крепкой была вера в то, что кто-то может мысленно путешествовать в страны, скрытые горизонтом Времени, — страны, где никто еще не был, но когда-то побывает… Вера приводила к отбору оценок: всякий сбывшийся прогноз тут же обрастал гирляндами причудливых легенд и преувеличений, бережно передававшихся через поколение; о неудачах забывали быстро.
Успеху этой зачаточной прогностической деятельности немало способствовала и форма, которую гадалки и пророки приняли на вооружение: предсказание перестало быть ясным. Слава легендарного французского прорицателя Нострадамуса потому и гремела по Европе (и возрождена была в «просвещенном» XX веке), что свои знаменитые откровения он сознательно шифровал в стихах-анаграммах. Да еще в такой иносказательной манере, что при желании в них можно было прочесть вообще все, что угодно…
Со времен Шопенгауэра всерьез увлекалась вопросами предвидимости будущего философия; неокантианцы, например, одними из первых поставили этот вопрос и ответили на него отрицательно. Но высокоученые мужи дискутировали, а реальная потребность в предвидимом Будущем осталась. Чем дальше шло человеческое общество по пути социальной эволюции, тем настоятельнее ощущалась необходимость заглядывать вперед.
Пророки никогда без работы не простаивали. Однако с приходом технического прогресса, изменившего привычный облик мира, коренным образом изменилось и их пророческое ремесло. Латинское слово progressus — «движение вперед» — не могло не предполагать наличия греческого Õroguotis — «знания наперед». Оракулам-одиночкам верили, как и раньше, но у общества в целом появилась необходимость в чем-то качественно ином. Мир становился все более рациональным, прагматичным, и даже в таком таинстве, как предсказание будущего, потребовалась гарантия надежности.
За предсказания взялась наука.