Хотелось странного и страшного. В какой-то момент я понял, что могу сорваться, заскочить в его кабинку и начать бить. Калечить того, кто так возмутил мой привычный мирок, показал другую сторону моей же личности. Никогда не считал нормальным однополые отношения. Понимал, но не принимал. А тут оказалось, что я хочу парня, да ещё как! По-скотски, не столько поиметь, сколько отдаться на его милость, испытать полноту слияния. А потом и поиметь самому, подавить, впитать в себя это горячее тело, распаренное и чистое, которое сейчас где-то тут, неподалёку, смывает с себя грязь трудового дня. Такие желания не могли быть правильными, но они – были. И никуда от них деться я не мог. Оттого и тряслись руки и колени, а в ногах плавала слабость, достигая места слияния ног, где она вдруг наливалась тянущей плотной силой, отдаваясь в болезненно напряжённом члене. От нахлынувшей слабости в глазах полетели чёрные мушки, заставляя жмуриться и трясти мокрой головой, разбрызгивая воду на кафельные стены. Струи, бьющие из гнутого распылителя над головой, даже не пытались унять моё разорванное состояние. Наоборот, от их ласки по палёной коже волна желания только поднималась, захлёстывая с головой.
Когда я уже практически решился сбросить напряжение привычным способом, сзади ко мне прижалось горячее тело, изменив шум воды на глухой шелест. Лёнькин голос с глухим напряжением прошептал:
- Ну что же ты! Не надо! Позволь, я помогу…
По моему оцепеневшему телу скользнули чужие ладони, добрались до члена и сжались на стволе капканом, словно отрезая путь к… спасению? Бегству? От этого прикосновения я не смог сдержать протяжный стон. Стремительно развернувшись, упёрся взглядом в потемневшие глаза наглого парнишки. Его трясло не хуже, чем меня. И это странным образом разгорячило ещё сильнее. Деликатное, но настойчивое движение его пальцев по моему стволу едва не подрубило колени. Чтобы не упасть, я ухватился за его плечи и замер, впитывая тёмное желание, клубившееся в лёнькиных зрачках. Сейчас, среди воды, пара и кафеля, он не казался мне маленьким и щуплым. Наоборот, мы оказались равны во всём – в росте, комплекции, мокроте и желании того, о чём в приличном обществе предпочитают молчать. Горячая вода смыла большую часть стеснения, направляя желание в свободное плавание.
Мои руки обхватили крепкое тело парня совершенно без участия головы. Наши губы встретились несколько резко, нервно, безоглядно. Остальное растворилось в тумане лихорадки ощущений и рваных мыслей. Скользкий кафель за спиной пытался охладить кожу, мягкие губы скользили по стволу, танцуя на нервах горячими шпильками фламенко… Его вкус как-то вдруг осознался лёгкой терпкостью, бархатом и душистым мылом. И ни грамма стеснения больше среди сумрака и льющей сверху воды… Только желание ощутить, распробовать глубинное естество этого мальчишки, детдомовца, прикипевшего к моей жизни за считанные дни… Кафель под руками, согнутая спина и слегка разведённые ноги. Его пальцы там, где раньше и помыслить не мог чего-то инородного. И странные ощущения, вовсе не боль, скорее – тянущее раздражение с большой долей непривычного удовольствия. Боль пришла позже, когда в моё нутро вошло нечто большее, чем жадные пальцы одного Лёньки-бесстыдника. Вошёл он сам, заставив со всхлипом простонать нечто бессмысленное, со слезами, растворившимися в струях горячей воды, текущих по лицу. Но эта боль была не та, что возникает, когда организму причиняют ущерб железом или кулаками. Вовсе нет, эта боль оказалась сродни безумию, заставив сцепить зубы, зажмуриться и отдаться ей, когда он вошёл в меня до конца, став единым целым с миром моих ощущений… Прибой странного жгучего наслаждения, шелестя за моей спиной хриплыми бессвязными словами ни о чём, разнёс вдребезги последние очаги разумного восприятия…
Когда шум в голове слегка утих, я увидел, как Лёнька дрожащими пальцами стянул со своего опавшего члена презерватив, наполненный спермой, и, всё ещё пребывая в нирване, спросил:
- Готовился, что ли?
- Ага, - выдохнул он чуть виновато и глянул исподлобья. Всё ещё неудовлетворённый зверь во мне зарычал, изнемогая от давления в паху. Я со смешком сказал:
- Теперь моя очередь!
Лёнька взглядом округлившихся глаз на мгновение зацепился за мой торчащий вверх член, а затем плотно прижался ко мне и прошептал:
- Всё, что хочешь, Марик.
- Всё, что хочу… - выдохнул я. – Ещё резинка есть?
Нагловатый по жизни осветлённый тип стремительно покраснел и неуверенно кивнул, указав взглядом под ноги. Среди мыльной пены и ручьёв воды валялась размокшая картонная коробочка, из которой торчала початая лента презервативов, закатанных в фольгу. Медлить больше не хотелось.
Стремительное движение, шелест отрываемой упаковки, ловкие пальцы Лёньки, раскатывающие резинку по каменному члену…
Я легонько развернул Бабанина к себе задом. Он послушно нагнулся, расставив ноги и уперев руки в кафельную стену. А душ сверху всё лил и лил… На мгновение я замер, соображая, что надо бы что-то сделать, как-то подготовить, на что Лёнька сердито и требовательно повёл задом и горячо проворчал:
- Сразу давай… Я так хочу!
Головка члена прижалась к упругому колечку мышц и надавила. Когда плоть нехотя раздалась, впуская в себя моё орудие, Лёнька визгливо всхлипнул и простонал:
- А-а-а-ах… Тс-с-с…
Ощущение власти сорвало резьбу. Я, стараясь всё-таки не спешить, вошёл в Лёнькино тело, на миг замер, слушая его хриплое с присвистом дыхание, замешанное на стонах, и стал двигаться, размеренно, властно, с рычанием вцепившись пальцами в бока парня. Это безумие также растворилось в ощущениях, хрипах и пошлых шлепках двух тел друг о друга. Лёнька подмахивал со всей страстью, на какую решился в тот момент. Всё-таки что-то неправильное было в происходящем. Но, раз ему нравится, я не решился тормозить процесс… Это было бы выше моих сил.
Животное наслаждение вырвалось наружу, раскалённой волной выливаясь из меня в любовника, заставив нас обоих в голос выдохнуть. С минуту мы так и простояли, не решаясь разъединиться. Два взрыва наслаждения оказались перебором для нас обоих. Наконец, он снялся с моего, так и не опавшего до конца, члена, выпрямился, развернулся лицом к лицу и впился в губы жарким поцелуем, мягким, терпким и удивительно родным, словно между нами это был не первый раз, а всю прошлую жизнь. А по нам скользили мягкие горячие лапы воды, смывая дрожь и растворяя всю наносную фальшь… Я неловко стянул презерватив, бросив под ноги, прижал Лёньку к себе и прошептал в мокрые волосы:
- Люблю тебя, чёрт малахольный…
- И я… - тихо ответил он, прижавшись лбом к моему плечу и вздрагивая мелкой дрожью. Он держался за меня, словно за спасательный круг. Я спросил:
- Что – ты?
- Люблю тебя, - совсем тихо прошептал Бабанин и ещё крепче вжался носом в мою кожу. Шорох водяных капель по кафелю звучал маршем Мендельсона, обещая впереди трудную, такую разную, но чертовски интересную жизнь вдвоём для одинокого мальчишки-детдомовца и упёртого стареющего механика, позволившего себе увидеть мир в новых красках. И это принесло долгожданный покой, правильный и неизбежный.
Конец.