- Должно, но не обязано.
- Согласна. Но чувство, которое говорит “хочу, дай!” - это, скорее, эгоизм, собственничество, не любовь. Впрочем, вряд ли мы с тобой сумеем договориться. Ты меня всё равно не поймёшь.
- Как и ты меня.
- Возможно.
Разговор наконец завершился. Наталья ушла, нет, убежала, забыв о достоинстве европейского человека. Торопилась к Дрону. Светлана тяжело перевела дух. Аж вспотела от разговора. Кто бы знал, чего ей стоило казаться спокойной, уверенной, держаться с достоинством. Решалась судьба стольких людей разом. А она ощущала себя выжатым лимоном, треской мороженой, по выражению Люли. Панкратова потом ругаться будет, настаивать, что Светлана должна была активно действовать, бороться. За своё надо бороться. Вот только никто не знает, как это правильно делать. Обычно активно борющиеся за свою любовь персоны получают предмет борьбы и одновременно теряют его. Достаточно вспомнить Дубова. Оно Светлане надо? Оставить возле себя Юру, лишив любви его? Во взаимности счастье, не в факте обладания. Во всём, во всём была права Ольга Александровна.
Светлане нужно было отправиться домой и там ожидать возвращения Дрона с детьми. Не смогла. Не сумела. Побрела по неостывшим следам Мальковой к метро, собираясь честно ехать до “Спортивной”. На “Фрунзенской” вдруг, не размышляя, вышла из вагона, словно неведомый кукольник дёргал за верёвочки, прикреплённые к её рукам, ногам, голове. Поднялась наверх, прошла мимо дворца молодёжи, застыла перед входом в садик Мандельштама. Спасая от унижения, нахлынули студенческие воспоминания.
Почему они раньше не тревожили её? В этом садике, где теперь Юра любит гулять с детьми, он же раскручивал свою компанию на оголтелое весёлое пьянство, на шальные студенческие выходки. Вдруг вспомнилось, как Гордеев, всегда с трудом переносивший алкоголь, один раз вылил почти полную бутылку вина. Бутылка дешёвого, по определению Дрона, “мурмулина” по-цыгански гуляла в компании, совершая круговое путешествие. Делаешь глоток и передаёшь товарищу. Даже Светлана глотнула, сколько могла. Гордеев же, не успев нормально отпить, выплюнул жидкость. Со словами “фу, какую гадость мы пьём” перевернул бутылку и вылил её содержимое на снег. Точно, тогда зима была. Рубиновые пятна на снегу красиво смотрелись. Никто не помешал Гордееву, растерялись сперва. Дрон молчал, бледнея, не веря своим глазам. На этот “мурмулин” все свои последние деньжата скинули. Все, кроме Гордеева. Он, по обыкновению, халявно “на хвоста сел”. Скворцов, придя в себя, орал. Малькова крутила пальцем у виска. Сёстры Корнеевы истерически хихикали. Два Димы и Петя Шаламов взяли Гордеева за ворот куртки и за штаны, отнесли подальше, сунули головой в сугроб. Сугроб оказался глубоким. Из него торчала лишь нижняя часть Гордеева - обтянутый голубой джинсой тощий зад и дрыгающиеся ноги. Поглядывая на барахтающегося преступника, компания подвергла его настоящему остракизму. Вместо острак использовали крепкие снежки. Изгнали его тогда из своих рядов и закидали снежками. Изгнание длилось месяца два, не больше. Надо бы Юрке напомнить ту историю, посмеяться добро, взгрустнуть светло. Сейчас разные воспоминания не ко времени. Светлана зашагала по дорожке.
Она предпочла не слышать их разговора, как когда-то давно, при прощании Мальковой с Дроном. Подошла с другой стороны пруда, прислонилась к стволу дерева, смотрела немое кино. Малькова говорила. Говорила много и оживлённо. Помогала себе жестами, растягивала губы в своей выхолощенной европейской улыбке. Дрон больше отмалчивался, посмеивался нерадостно, крутил лохматой головой. Они неплохо смотрелись вместе. Светлане показалось, некое неясное обстоятельство объединяет их. До чего-то ведь договорятся сейчас. До чего? Чего ей ждать, к чему готовиться? На душе становилось всё тоскливей Та же Натка на втором курсе утверждала одну занятную вещь - если очень ждать неприятностей, они непременно появятся. По вызову, так сказать. Выходит, она права была. Светлана в глубине души ждала пакости от судьбы. Вот вам пакость, как заказывали. Получите и распишитесь.
Дрон с Мальковой медленно пошли в сторону “Фрунзенской”. Провожает её, - догадалась Светлана. Ревниво следила , ещё медленней идя по другому берегу. Боялась, Юрка из-за Мальковой про детей забудет. Но нет, старшего сына держал на одной руке, другой толкал прогулочную коляску с дочкой. Наталья сунулась было к детям, Дрон незаметно отстранился, на полметра оттянув детей вбок, устанавливая незримую границу. Правильно поступил. Нечего Мальковой своим дыханием их детей отравлять.
Сладкая парочка покинула садик, более достойный звания небольшого парка. Светлана осталась. Пошла бродить по дорожкам, усыпанным отдающей золотом листвой, бередить душу грустными мыслями, тосковать от нехороших предчувствий. Мимо бодро шагали молодые люди, неспешно прогуливались пожилые. Она автоматически уступала дорогу и тем, и другим. Вечер был редкостно хорош. Небо, едва украшенное клочками облаков, по-осеннему накрывало садик высокой синью. Тёплый ветерок ласково выхватывал из берёзовых и липовых крон готовые к полёту листья, медленно кружа, опускал их на серый, в трещинах, асфальт дорожек. Будто выкладывая мозаику, прикрывал поверхность от будущих дождей. За спиной Светланы, издалека, неслись детские звонкие крики. Вокруг мир и покой, безвременье, затягивающее в себя.
Через полчаса она столкнулась со своей семьёй.
- Мама! - радостно крикнул сын, нетерпеливо заелозил у Дрона на руках, намереваясь спуститься, кинуться к матери. Юрка смотрел насмешливо, сына не отпускал.
- Ой, ты вернулся?
- А ты хотела, чтоб я с Натахой уехал?
- Нет, думала, ты другой дорогой домой пойдёшь. Детей кормить пора.
- Свет мой, кормить детей - прерогатива матери. Я за тобой вернулся.
- Так ты знал, что я здесь?
- Знал.
- Откуда?
- Где я с детьми гуляю, Натаха только от тебя узнать могла. Лёха бы ей не сказал. Вычислить не сложно. Глазами пошарил и тебя увидел. Ты прятаться не умеешь.
- Я не пряталась. И… и Натка меня видела?
- Натаха? Вряд ли. Я её внимание отвлекал. Зачем перед ней так унижаться?
- Я не могла, Юр, понимаешь…
- Пойдём детей кормить. Дома поговорим. А то устал я от разговоров. Помолчать хочется.
Они неторопливо прошли парк. Светлана общалась с детьми, словно вечность их не видела. Юрка отмалчивался. Глаза его были устремлены вдаль. Интересно, что ему виделось внутренним оком? О чём он молчал? Светлана не решилась лезть с какими-то ни было вопросами. Захочет, сам расскажет. Наверное, определяется с дальнейшими поступками. Она затихла, ссутулилась, постаралась стать незаметной. Не помешать бы. Вдруг он что-то не то, неправильное надумает?
Вечер прошёл тихо, буднично. Кормили детей, играли с ними, купали их. Юра укладывал их спать, Светлана мыла посуду, убиралась. Аркадий Сергеевич шелестел в своей комнате газетой, телевизор не включал, пока внуки не уснут крепко. И сам быстро на покой отправился. В квартире воцарилась сонная тишина. Дрон пришёл на кухню. Глянул шально, почти шёпотом скомандовал:
- Брось ты это грязное дело. Пошли спать. Я постелил.
- Так рано? - удивилась Светлана. Она планировала постирать детские вещи, кое-что погладить.
- Никогда не рано побыть вдвоём.
Она отложила на стол кухонное полотенце. Сделала шаг к мужу и замерла, увидев: глаза его потемнели до черноты, зрачки расширились, в них возникло её отражение - всё, от пяток до макушки. Сейчас вилка звякнет, - всплыло воспоминание. Всплыло, промелькнуло, растаяло. Способность нормально дышать исчезла, перехватило горло. Подпрыгнуло сердце, больно ударившись о грудину, оборвалось, ухнуло вниз. Мысли рассыпались, рассеялись невесомой пылью. Исчезли звуки. К ней медленно приближалась её судьба. Только её и ничья больше.
Она умирала и воскресала. И не было ничего, кроме его губ, его рук, кроме ощущения необратимого распада сознания, тела и души на атомы. Распада, превращения в ничто и возникновения из небытия. Запредельно расширившаяся вселенная, состоящая всего из двух переплетённых тел, из двух, сливающихся в одну, душ. Нет времени, нет пространства. Нулевая точка. Момент взрыва. И рождение новой вселенной.