Помимо скорби над площадью висело какое-то электричество, какое-то чудовищное нервное напряжение. Поскольку все советские кинооператоры и телеоператоры были заняты на Олимпиаде и снимали, кто быстрее пробежит, кто дальше швырнет копье, кто выше прыгнет, то ни один из них не был послан для того, чтобы снять похороны. Кадры, которые мы собирали по крупицам, сняты иностранными операторами и присланы из самых разных стран: Дании, ФРГ, Австрии, Японии. Отечество в ту пору не было заинтересовано в том, чтобы прощание с народным поэтом осталось в нашей кинолетописи. И, следовательно, в памяти…
Ахмадулина. Не хочу вспоминать я 25 июля 1980 года. Хотя помню прямо с самого раннего утреннего часа. Но мне кажется, что, никогда не умея забыть этого, мы все-таки должны быть утешены другим числом, другой датой — 25 января, днем рождения Владимира Высоцкого. Претерпим мысль о его уходе, но возликуем, что он родился, что он совпал с нами во времени и как-то возглавил наше время.
Собственно, почему? Потому что он был такой человек, который знал свою всенародную славу, и он при жизни своей был всенародный любимец. Но что слава? Это только утомительность. Знаменитость есть загнанность: множество просьб, множество беспокойства, множество обязанностей, перед другими людьми и перед личными просьбами людей.
Но никогда все это не повлияло, как мне кажется, на Высоцкого. Он разделил со всеми нами, его современниками и соотечественниками, разделил их жизнь, но он умел ее осознать сильнее и, может быть, раньше, чем удалось, всем нам.
Ведь людей не обманешь. Ошибается тот, кто думает, что людей можно обвести вокруг пальца. Только совершенно чистой жизнью, совершенно чистой смертью можно заплатить за ту роль, которую ты играешь.
Еще одно, мне кажется, очень важно. Судьба Высоцкого все-таки предопределена его поэтическим началом.
Я объясню почему. Смерть поэта есть его художественное деяние, как бы завершение всего, то есть это и есть в каком-то смысле художественный шедевр, еще един его художественный поступок. Для поэта жизнь собственно в этот момент не кончается. Говорю это не потому, что хочу кого-нибудь утешить — утешения нет, — а потому, что так справедливо…
И литературный, профессиональный подвиг Владимира Высоцкого, несомненно, должен быть доведен до сведения уже не слушателей, но и читателей. Мне хочется сказать, что люди должны быть утешены усилиями тех, кто хочет довести до их сведения не только голос Высоцкого, но и его чисто литературные труды, и с комментариями, и с объяснениями, с разными вариантами, и так несомненно все и будет.
Люди должны быть уверены, что они не потеряли то, что для них сделал Владимир Высоцкий, их доблестный сподвижник.
Рязанов. Дорогая Нина Максимовна! Простите меня за бестактный, неделикатный, мягко говоря, вопрос, который я вам сейчас задам. Но поймите, он продиктован самыми лучшими побуждениями, продиктован преклонением перед талантом вашего сына. Еще раз извините, что я вам говорю это, но все мы не вечны. Я думаю с ужасом о том, что когда-то может наступить такой период, что эта квартира станет бесхозной. И мне кажется, уже сейчас нужно ставить вопрос о том, чтобы здесь был создан музей, мемориальная квартира Высоцкого. (На секунду Нина Максимовна изменилась в лице, она не ждала такого жестокого в чем-то разговора.) В том, что я говорю, есть элемент бестактности по отношению к вам, но вы, я надеюсь, понимаете, чем это вызвано.
Нина Максимовна. Что я должна сказать? За эти шесть с половиной лет (Еще раз напомню: все эти беседы состоялись в 1987 году. —Э.Р.) чем дальше, тем сильнее интерес людей к личности Высоцкого.
Я здесь часто переживаю очень неприятные сцены. И, с одной стороны, я чувствую, что как будто не должна так поступать. Но, с другой стороны, я живу одна и не могу впускать к себе в дом всех, кто захочет войти сюда. Но когда стоит на пороге человек и говорит: «Я из Тюмени. На одну минуточку пустите меня посмотреть, как он жил. Разрешите войти в этот дом». Было очень много трогательных сцен. Был такой эпизод, когда одна дама, очень такая почтенная, вдруг стала на колени, войдя сюда.
Конечно, мне будет очень больно и тяжело, если все это будет рассеяно. Володя творил очень много и сделал много для людей интересного. И личность его многих интересует. И если что-то случится со мной, как вы говорите, мы все не вечные, то детям Володиным даже некуда будет взять книги, хотя бы памятные книги. Некуда.