— Последний, — выдохнула Паола.
Они петляли по восточной окраине Империи второй месяц. Полчища Проклятого сюда не добрались, здесь по-прежнему зеленела мягкая трава, а мана и золото не найденных врагом рудников исправно текли в казну. Но война ощущалась и здесь. В настороженности мужиков, в охраняющем деревни ополчении, в опустевших дорогах. В орочьих бандах, безнаказанно орудующих там, куда еще недавно и кончик носа сунуть побоялись бы. Трактирщики не радовались гостям, просившим ночлега, за овес для коня заламывали втридорога, скудный ужин не стоил и половины взятых за него денег. Опасно было держаться открытых мест, пробираться лесами — еще опаснее. Как-то раз крылатая дева и ее рыцарь трое суток, почти не делая остановок, позорно удирали от стаи зеленокожих. Другой раз — едва ушли из засады, отделавшись стрелой в плече Паолы и зарубленным конем Гидеона. А однажды на рассвете, в коварном густом тумане, их едва не убили свои — патрулирующий окрестности небольшого городка отряд стражи. Командир потом долго извинялся, объяснял:
— Слухи идут, будто разведчиков Проклятого видели. Тоже, — смущенно покосился на Паолу, — крылатых. Уж прости, дева.
Теперь, выполнив первую часть задания — проверить, не появилось ли чужих жезлов на своей земле, — можно было сворачивать к границе. Ставить свои жезлы на чужих землях.
Паоле это не нравилось. Было в этом что-то неправильное, бесстыдное, воровское. Бесчестное вдвойне — оттого, что идти предстояло на земли Горных кланов. Союзников. А еще — обидное. Потому что союзники тоже хороши. Пока мир, дружим, а как война, цены взвинчивать? Хороша дружба, на беде соседа наживаться! Хорош союз, от них войска в помощь ждут, а они шпионов засылают. Ведь именно гномья стрела чуть не убила ее тогда, в переулке по пути из храма! «В войне, как в любви, каждый старается за себя», — сказал тогда Ольрик. Она не стала спорить, не дело спорить с учителем, но горечь на душе осталась надолго. Само слово «союзник» обмануло вдруг, перестало вызывать уверенность. Будто нагнулся понюхать розу, а в лицо ударил смрад тления.
Гидеон, кажется, понимал ее чувства. А может, и сам чувствовал нечто похожее. Пробормотал мрачно:
— Этому союзу так и так крышка. Сегодня, завтра, а может, еще вчера. Еще неизвестно, к месту ли там окажутся наши бумаги.
В футляре у него за пазухой лежали верительные грамоты особых посланников. На случай нежелательных встреч. Тоже хорошо: встреча с союзниками — нежелательная. Тьфу.
— Знаешь, — призналась Паола, — нельзя, конечно, так говорить, но зря это. Не все равно, кто именно нарушит союз.
Гидеон скривился, будто уксуса хлебнул.
— Пошли. Давай найдем сегодня теплый ночлег.
Паола кивнула: ветер с гор вымораживал насквозь, до костей. Страшно было думать, что там, дальше, на снежных землях, им придется ночевать под открытым небом.
Еще раз оглянувшись на рудник, девушка вздохнула и двинулась к приведшей их сюда тропке. Гидеон прав, лучше думать о том, где они сегодня будут спать и смогут ли поесть горячего на ужин. Мысли о союзах стоит оставить тем, кто имеет власть эти самые союзы заключать. Или разрывать.
Резкий порыв ветра швырнул в лицо жухлый, скукоженный лист. Паола озадаченно сморщила нос: прилетевший с ветром запах был чужд и тревожен. Что бы это?..
Гидеон крутнулся, выхватывая меч.
Дальше… вряд ли Паола смогла бы внятно рассказать о том, что было дальше. Все смешалось. Полоснувший по глазам блеск лезвия, волна леденящего страха, и сразу следом — огонь. Боль. Крик Гидеона. Ее взмах крыльями — вслепую, на звук, почти бессознательно. Дерись. Сражайся, не оглядывайся на меня. Вой — она надеялась, что врага. Кажется, она и сама кричала. Кажется, это помогало не бояться. Острая, едкая вонь — паленые листья, паленые волосы, горелая плоть. Гидеон: выпад, кончик меча чиркает по черному кожистому крылу. Крылу? Зеленый камзол расползается черными дырами, дымится. Огонь. Боль. Страх. Крик. Дерись! Хрип. Тьма застилает глаза. Соберись, держись! Держи его, ему драться! Волей Неба, именем Всевышнего… Вой, хрип. Тишина.
— Паола. На, выпей.
Рука под затылком, холод стекла у губ. Глоток. Мятный холод, льдистый огонь. Дышать. Открыть глаза.
О Господи.
Неровные пятна ожогов на лице, опаленные брови. От кривой улыбки едва прихватившая ожоги корочка трескается, подергиваясь мелким бисером сукровицы.
О Боже, только не это.
— Я… такая же?
Мгновение непонимания, ухмылка:
— Уже нет. Больно?
Сесть. Под ладонями — горячие угли и пепел. Вдруг ни с того ни с сего начинают позорно трястись губы.