Суенита. Мы – никогда, а ты скоро: ты же дедушка – старичок, ты сохнешь уж! (Переобувшись, вставая.) Ну – обутка готова… (Кричит в колхоз.) Антошка! Ксюша! Дядя Филя!.. Мы пришли! Ксюша, неси мне моего мальчика скорей! (Более тихо.) Я соскучилась вся… (К Хозу.) Дедушка, ступай на колхоз, там на печку ляжешь, у кого топилась, и там накормят тебя. Когда я приберу горницу, я тебя позову.
Хоз. Кормиться я не люблю. У вас есть что-нибудь химическое?
Суенита. У нас колхозная аптека в ящике есть. Съешь порошок!
Хоз. Пойду съем. (Уходит.)
Суенита входит на крыльцо избы и складывает там свои грузы.
Суенита (разбирая принесенные книги). Скорей бы только его увидеть! Маленькое теплое тело, и всегда оно пахнет вкусным чем-то… Почему-то так тихо стало в колхозе!.. (Зовет.) Ксюша, Ксюша! Неси мне моего мальчика! (Всюду тихо. Краткая пауза.) Скоро я еще рожать буду – мне так нравится, когда из меня выходит что-то горячее, жалкое и плачущее такое, бедный комок моей жизни. Он беззащитный, испуган, весь в крови, его измучила страшная смерть… (Зовет.) Ксюша!.. Где же кто-нибудь! Где мой ребенок и весь колхоз?
Тихо является Филипп Вершков.
Вершков. Здравствуй, товарищ председательница! С прибытием тебя, с достижением здоровья и с прочими делами успеха! (Подает руку Суените.) Видела в центрах-городах хороших наших людей, передала им наше почтенье иль промолчала?
Суенита. Передала.
Вершков. А как их здоровье?
Суенита (во время диалога – постепенно переодевается в другое, чистое платье, исчезая на момент в избу и возвращаясь оттуда). Ничего. Они велели тебе сказать – пусть побольше трудится, поменьше брешет на руку врагу.
Вершков. Да неужели же, Суенита Ивановна?! Иль им и про меня донесли сводку настроения? Ну, – теперь я громыхну! Теперь я вполне – всеми костями своими!
Суенита. Дядя Филя! А в колхозе что? Траву всю собрали? Я шла – стогов не видела! Свезли нашу заготовку в Союз-мясо?
Вершков (смущенно). Не управились еще, Суенита Ивановна!
Суенита. Что же вы, черти! Я же вам наказывала! Ты чего глядел? На что мы тогда государству нужны? – пусть лучше тут море будет, а не люди: в море – рыба…
Вершков. Море?! Вопрос этот интересный, Суенита Ивановна… Каких-то ты жизненных книжек нам привезла?.. Когда будешь население знакомить?
Суенита. Где Антошка? Ксюша куда девалась?
Вершков. А они побираться по морю пошли – мертвую рыбу по берегу искать, а Антошка даже лопух приступал жарить и лепешки печет из овечьего желудочного добра. Нам харчиться нечем стало: баранины нету.
Суенита. А овцы наши колхозные?! Дядя Филя!
Ход диалога начинает ускоряться и ускоряется все более.
Вершков (поспешно, задыхаясь горлом). Ты слушай меня, Суенита Ивановна… Я как общественность, я от лица всех самых ударных и сознательных… Ты только слушай меня: я тебе наговорю реально, убедительно в высшей степени – тут бантик был…
Суенита. Какой бантик такой? Говори мне скоро!
Вершков. Я тебе говорю сокращенно, арифметически, вроде Совнаркома и Цекубу: бе-а-не-те-ке – белогвардеец-антиколхозник! Федор Кирилыч Ашурков, – бантик! Ты его еще раскулачивала перед второй большевистской, а он теперь явился…
Суенита. Ты убил его?
Вершков. Нипочем! Это он меня треснул трижды по горбушке, а Антошку они сапогами мяли, кирпичами по сознанию в голову били, – но ведь кирпичи-то мягкие, они же без обжига, они саманные, и Антошка воскрес без ущерба…
Суенита. В голову по сознанию?! А вы что здесь сознавали тогда?
Вершков. А мы сознавать не поспевали, Суенита Ивановна, – их цельных семеро бантиков было! Они из темной степи пришли, а у берега наш колхозный корабль рыбачий стоял – «Дальний свет». Тут же мы с Антошкой находились – весь гурт гнали купать от паразитов, всю сумму нашего имущества, а прочий народ бродячий колодезь рыл вдалеке – не видать и не слыхать!..
Суенита. Ну скорее! Ты говоришь так долго, как будто молчишь!
Вершков. Они гурт наш овечий на корабль колхозный загнали, – один баран только остался, а избушку живьем на берег уволокли, вместе с оконными стеклами, и на баркас погрузили, а потом уехали в испуге на парусе… Случилось ужасное явленье упущения!