Хотя в последующие годы делалось множество изображений Чингисхана, не существует ни одного его прижизненного портрета. В отличие от всех других завоевателей, Чингисхан никогда не позволял делать свои изображения на холсте, камне или монете. Словесные описания оставшиеся от его современников темны и малоинформативны. В современной монгольской песне о Чингисхане есть такие слова: «Мы представляем себе твое лицо, но наши очи не видят его».
Оставшись без портретов Чингисхана и каких-либо монгольских записей о нем, мир мог воображать его таким, каким ему было угодно. До того, как прошло полвека со времени его смерти, никто не решался изобразить его, а потом каждая культура произвела на свет свой собственный образ Чингисхана. Китайцы изобразили его добродушным пожилым человеком с тонкой бородкой и пустыми глазами. Он больше похож на рассеянного китайского мудреца, чем на яростного монгольского воина. Персидский миниатюрист изобразил его турецким султаном, восседающим на троне. Европейцы нарисовали его типичным варваром с жестоким лицом и злобными глазками, уродливым в каждой черте.
Склонность монголов к тайнам ставит сложную задачу перед любым историком, который хочет писать о Чингисхане и его империи. Биографам и историкам практически не на чем основывать свои исследования. Им известна хронология завоеванных городов и побежденных армий, но достоверных сведений о его происхождении, характере, побуждениях, личной жизни практически нет. На протяжении веков распространялись неподтвержденные свидетельства о том, что все эти важные сведения о его биографии были записаны кем-то из его близких вскоре после его смерти. Китайские и персидские ученые ссылались на существование этого таинственного документа, а некоторые ученые даже утверждали, что видели его в период наивысшего расцвета монгольской империи. Примерно век спустя после смерти Чингисхана персидский историк Рашид ад-Дин описывает этот манускрипт, как «правдивую хронику», написанную «монгольским наречием и буквами». При этом он предупреждает, что документ хранится в строго охраняемой сокровищнице, куда его «сокрыли от глаз чужаков». Он особо подчеркивает, что «никто из тех, кто могли бы понять и проникнуть в смысл» монгольского текста, «не получил такой возможности». После падения монгольской империи следы этого тайного документа теряются, со временем большинство лучших ученых приходят к выводу о том, что такой текст вообще никогда не существовал, и что это всего лишь еще один из многих мифов о Чингисхане.
Как и художники разных стран, ученые изображали его по-разному. От Кореи до Армении они составляли разнообразные собрания легенд и фантастических преданий о жизни Чингисхана. В отсутствие достоверной информации их собственные страхи и фобии часто находили воплощение в его образе. По прошествии столетий ученые рассматривали жестокости и зверства, совершенные людьми вроде Александра, Цезаря, Шарлеманя или Наполеона, на фоне их свершений или их особой миссии в истории. В случае Чингисхана и монголов, их достижения забываются, преступления и жестокость раздуваются стократ. Чингисхан превратился в стереотип варвара, кровожадного дикаря, безжалостного завоевателя, который получает наслаждение от самого процесса разрушения. Чингисхан, его орда и в немалой мере все народы Азии превратились в одномерные карикатуры, символ всего того, что лежит за пределами «цивилизованного мира».
В эпоху Просвещения, в конце XVIII века, этот грозный образ появляется в «Китайском сироте» Вольтера. Пьеса посвящена завоеванию Чингисханом Китая. «Его зовут царем царей, яростным Чингисханом, тем, кто превращает плодородные поля Азии в пустыню». В отличие от Чосера Вольтер описывает Чингисхана так: «Сей разрушительный тиран… который гордо… ступает по шеям царей», но «все же сам не более чем дикий скифский воин, рожденный для войны и кровопролития» (Акт I, сцена I). Вольтер изобразил Чингисхана человеком, которого злят высокие добродетели окружающей его цивилизации, и который одержим примитивным варварским желанием насиловать женщин и разрушать то, чего не может понять.