– Ты че это распушилась, а, мать? - добродушно поинтересовался Марат. - Ты это даже не думай, крапивы-то враз наломаю. И вразумлю, мать, ей-ей.
Потерявшая дар речи фрау только открывала и закрывала обессловевший рот: "Как это - крапивы? Женщину - крапивой?!", но муж, сменив интонацию, уже строго отчитывал ее за "долгое шляние" черт знает где, и ее решимость куда-то делась, тем более, что в ворчании проскочило "пошли, выберешь" и "подарочек, раз такое дело".
– А кутта пойтем? Гольдшмидт уше сакрыл сфою юфелиирку…
– Да тут рядом. - бросил через плечо Марат, сворачивая к крыльцу, с которого полтора часа назад так красиво спикировал Бух.
Хозяин ломбарда Гулькенхренст в людях разбирался; и, как любой умный человек, имеющий собственное (ну, напополам с герром Фексельперком; почти напополам) дело, информацией, что называется, владел. Не успела еще полностью распахнуться дверь, как старый пройдоха уже понял, как надо себя вести, чтоб нажить с нового посетителя денег, а не проблем…Новый цвайбирский авторитет… Наслышаны, как ше… Неотесанный грубиян с варварской стороны. Как-то справился с драконом, и теперь "гуляй, рванина - однова живем!"… В схему, правда, не очень укладывался совсем нешуточный лавандос, привезенный, по слухам, пришлым варваром; однако таково уж варварское обыкновение - то награбят полный кешер, то ходят бычки досасывают и лопушком подтираются…Фпрочем, лопушком они подтираются фсекта… - приветливо улыбнулся Гулькенхренст новому клиенту:
– О, какой прияттный визит! Сам фюрст фон Цвайбире! Да с супругой! Какая тшесть тля мой маленький заведений! Не укотно ли присесть, уфашаемые?
– Укотно… - расплывшись в туповатой ухмылке, передразнил тойфеля Марат.
Тойфель что-то прошипел тупо вылупившимся на гостей охранникам, молодым здоровенным свиссерам в одинаковых новых камзолах синего сукна. Те бросили дубины и ломанулись за стульями, едва не снеся полконторы. Дождавшись, когда "фысокие гости" рассядутся, Гулькенхренст отослал быков на улицу, выдернул из-за своей конторки трехногий табурет и скромно опустился на его мягкое сиденье, все это время не затыкаясь ни на секунду - и как он рад, и какие чудесные финансовые продукты появились в спектре услуг, оказываемых его ломбардом, и как он опять-таки рад, и что бы делали финансисты без крепкой власти, обеспечивающей покой и процветание, и в каком неоплатном долгу…
– Вот в этом месте поподробнее… - сладко улыбнулся варвар.
– Что имеет в виду мой коспотин?
– Неоплатные долги. - жизнерадостно улыбаясь, высокий гость вытащил из кармана сложенный вчетверо пергамент, расправил его и шлепнул об конторку перед Гулькенхренстом. - Не растолкуете мне, дорогой камрад, как образовалась процентная часть долга вот по этой закладной? Механизм начисления интересует.
Почуяв нехороший ветерок в теплом гульфике, Гулькенхренст тем не менее бодро схватил бумагу и принялся наводить тень на плетень, понимая, однако, что выходит как-то не совсем убедительно…Чертов Шнобель, старый пень! Приучил меня, со своими телячьими мозгами! Черт!..
С процентами он и впрямь неслабо там намудил, а че, кто бы не намудил - че ни пишешь, старый Шнобель только крякает да выкатывает; крякает да выкатывает… Годами, годами ведь! Ну кто бы тут не расслабился?!…Ладно хоть открытой борзоты нет, почти не от фонаря цифры рисовались… Эх, тщательнее надо, герр Гулькенхренст… Да и что он мне сделает, в конце-то концов… - подавил остатки паники финансист и уверенно закончил:
– …таким образом, задолженность глубокоуфашаемого фюрста на секотня состафляет триста семьтесят семь монет сорок пфеннигофф. Конечно, глубокоуфашаемый фюрст Шнобель может сакрыть эту дебиторку ф люпое утопное тля него фремя…
– Триста семьтесят семь? - с непонятной игривостью осведомился молодой фюрст, весело глядя на финансиста.
– Триста семьтесятт семь монет сорок пфеннигоф. - сохраняя респектабельность, подтвердил Гулькенхренст.
– А позвольте-ка папочку со счетом фюрста… - уже откровенно издеваясь, вежливо процедил посетитель.
Гулькенхренст совершил попытку воспрепятствовать неизбежному, начав робко сомневаться в компетентности "уфашаемого фюрста фон Цвайбире", сетуя на "мношестфо слошшных расчетоф", но был все так же весело, но куда более грубо оборван:
– Ты, Сорос местный. Подыши пока носом, ладно? "Слошшных", мля. Я, если чо, на Казани и форексов крышевал, так-то… Дай-ка лучше мне вон ту досочку с грифелем…
У Гулькенхренста вспотели ладони. С возрастающим предчувствием чего-то нехорошего он обреченно следил, как спорый грифель авторитета заполняет доску колонками цифр. Наконец, Марат закончил, обвел образованное подсчетами сальдо и выхватил из-под бумаг на конторке пухлый кодекс Понятий О Нормальном Ходе С Толкованиями И Сборником Избранных Прогонов. Полистал, отчеркнул что-то ногтем, нехорошо ухмыляясь. Еще полистал, заложил грифелем, и поднял, наконец, до неузнаваемости потяжелевший взгляд на измученного ожиданием Гулькенхренста.
– Слышь, финансист, - медленно и сочувственно проговорил авторитет, - тебя как звали-то?
– П-пауль… - икнул на табурете финансист.
– Н-да-а-а-а… Эх, Пауль, Пауль… Как же так? - с неотличимым от оригинального сожалением тяжко вздохнул авторитет.
– Ч-что - т-так? - едва вытолкнул через побелевшие губы несчастный тойфель, но фюрст, казалось, не расслышал вопроса и продолжал сокрушенно разглядывать финансиста, сокрушенно приговаривая:
– Эх, Пауль, Пауль…- тут во взгляде авторитета мелькнуло самое искреннее беспокойство: - А ведь у тебя, поди, семья… Жена там, дети всякие останутся…
– П-почему - останутся? Майн фюрст?
– О, Пауль, родной ты мой! Наконец-то догадался… - беззлобно потрепал по шее финансиста Марат. - А то я уж жду-пожду, когда ты ко мне "эй, ты!" начнешь обращаться.
– Простите, майн фюрст… - потупился Гулькенхренст, искренне раскаиваясь в расслабухе, навеянной невыносимою легкостью ихбинкранкского бытия.
– А "останутся", мин херц, оттого, что не буду же я омрачать наведение подобающего орднунга такими мерами, как… Погоди, ща оглашу… - фюрст, умиляясь собственной кротости, раскрыл пухлый Кодекс и процитировал: -…а буде какому Авторитету случится вычислить крысу или еще какого махновца, чья движуха порет бочину Всеобщему, то по совершении с таковым процедур, поименованных в… - так, это пропустим, тут пункты, ага, вот: -…а как то, что от наказанной крысы осталось, вынесут с Хаты, то с хабаром и семейниками этой грязи Авторитету следует поступить сообразно своему пониманию Хода; опять-таки, ежели нет за конкретно такие прецеденты растирающих толкований от вышестоящих уровней Авторитета, территориальных либо отраслевых, как-то: Прогонов, Маляв, Ценных Оперных Указаний, Пресс-Рекомендаций и прочая… Ну, это уже неинтересно… Понял че-нибудь?
Финансист промолчал. Его язык отказался служить своему хозяину, внезапно обнаружившему под ногами жадно распахнувшуюся бездну - вместо уютной тенистой аллеи своей жизненной траектории. Факты, коварные двуличные обманщики, вывернувшись наизнанку, обнаружили совершенно иное свое содержание, нежели то, к которому мало-помалу привык несчастный финансист. Невинные шалости с копеечными, если уж честно, суммами вдруг обернулись Крысятничеством, от которого грозно пахло парашным углом и парными потрохами, сыплющимися из свежевскрытого брюха; а вполне, казалось, извинительные компромиссы с Ходом стремительно превратились в Подгрызание Авторитета и Бочину Всеобщему, от которых веяло уже совсем нехорошо - ацетоновым запашком изо рта, свойственным перед смертью, как судачили мирные обыватели, жертвам ритуала Трамбовки Ливера, полагающегося за неосторожные плевки в сторону Большой Иконы всем осмелившимся. И членам их семей…
– Ну, геноссе, че притих-то? Че не блажишь, че отмазки не лепишь? Чуешь, Schwanzlutscher, косяк за собой?
Финансист продолжал молчать, нервно треща мокрыми холодными пальцами.