Он, низко наклоняясь к стеклянному квадрату столика, разложил перед нами картонные подставки, поставил на них бокалы, пренебрежительно звякнул моей банкой и ушёл.
Мы принялись за пиво, и тут нас заметили местные.
"Местные"! С ума ты сошёл в своей Германии, Юрги Триандес! Дед бы услышал - прибил. Хорошо, что он хоть мысли не слышит - хотя в детстве я в этом и сомневался.
На веранде народу было поменьше, чем внутри, но тоже прилично, столики почти все были заняты. Чужих и здесь не было, судя по лицам, рукам и одежде. И среди тех, кто постарше, я начал узнавать - по движениям и голосам, скорее, чем по лицам - людей, знакомых с детства.
Они же, один за другим, окидывали меня внимательными взглядами: что это за хмырь такой со всем знакомым Алекси, да тот ещё со хмырём разговаривает уважительно?
И, не успел я допить свою первую кружку, как от дальнего столика отделился крепкий, крупный, корпулентный мужик в тёмно-синей хорошо отглаженной полицейской форме - подошёл к нашему столику, оперся на спинку моего диванчика ладонями, для чего ему пришлось довольно сильно согнуться, и, глядя мне прямо в лицо, заявил:
- Ты, что ли, Юрги Триандес, так?
- Ты не зря полицейский, Момо Браги! Один из всех меня сразу узнал!
Мы с Момо в школе дружили - не разлей вода. Вместе шкодили, вместе лазали в скалы, вместе приставали к девчонкам - всё в пределах строгой нашей островной морали, но жизнь есть жизнь, - вместе зубрили учебники.
А потом я сбежал, чтобы продолжить учёбу, и что сталось с моим дружком детства - не очень-то я этим интересовался.
А он вон оно как: полицейский.
Я не успел ещё этому удивиться как следует, а меня, вставшего поздороваться, уже обхлопали ручищами, и не один Момо, а и другие знакомые моего детства и юности. Не всех я сразу узнал, всё-таки у меня неважная память на лица и имена, но это было, по большому счёту, безразлично: сдвигались столы, шипело, лиясь из кранов, пиво, юный официант, он же бармен, он же за всё, включая уборку зала (а что, зима ведь, не сезон) аж покраснел от спешки... Кстати, оказалось, что он - племянник Никиса Хали, ещё одного моего одноклассника и дружка, ныне владеющего заведением в доле со старшим братом и моим дедом. Никису уже кто-то позвонил, и не прошло десяти минут, как он присоединился к компании.
Мы долго вспоминали детство и юность. Потом зашёл разговор про нынешние дела на острове, и я узнал много нового и интересного. В основном такого, что меня огорчило: например, что Евросоюз хочет в нашем заливе строить нефтеналивной порт - отчего настанет быстрый конец нашему туризму, да и рыба ловиться, скорее всего, перестанет. Или что в Кифере закрыли консервный завод, который давал работу не только трем десяткам местных жителей, но и половине рыбаков из соседних поселений. Или - что очень расстраивало Момо Браги - то, что в городишке нашем, где раньше из преступности были разве что пьяные драки, стали пошаливать приезжие, в основном албанцы, негры и цыгане.
- Пришлось полицейский участок открыть, - рассказал он, - в этом году уже пять лет как. Сначала прислали из столицы двоих, а потом мне предложили пойти поучиться. Я ведь после армии, два контракта отслужил, в морской пехоте. Отучился два года, потом год стажировки - и сюда, на замену одному из приезжих. А в этом году - нет, уже в том, - лейтенант Малакос пошёл на повышение, а меня - на его место. Только я тут один пока, обещали ещё одного парня прислать, но пока там у них бумаги все оформят...
- Трудно тебе одному-то?
- Да когда как. Летом, конечно, народу много. Всякие бывают, но мне вон, ребята наши помогают здорово: присматриваются к чужакам. Я так две кражи раскрыл осенью. Албанцы повадились, три лба, все бородами заросшие, чёрные. Аж из Ближнего Ручья таскались, - (Ближний Ручей - километрах в двадцати от Алунты в горы, городок раза в три побольше нашего. Мы в старшую школу ездили именно туда.) - день к полудню приезжали, высматривали, где что плохо лежит, а на другой ночью, перед рассветом, когда все спят. Ну, на третьем деле я их и повязал. - Тут Момо сделал хороший глоток анисовки со льдом.
- Один?
- Ты не поверишь: один. Ребят будить не захотел. А у них ножи, кастеты... злые все трое как бешеные шакалы. Ну, да меня в морской пехоте чему только ни учили...
Тут Никис сбегал в подсобку и вынес оттуда знаменитую ракию, которую уже лет триста его семья готовит из своего винограда. Ракия была разлита в бутыли из-под "Джека Дэниэлса", "Бифитера" и еще чего-то импортного. Он лихо вклинился в застолье с тостом за нашего защитника, потом пошли разговоры про общих знакомых...
Мне не давала покоя одна мысль:
- Так это ты приезжал к нам на Илию?
Момо помрачнел:
- Знаешь, это у меня здесь первое убийство. На учёбе два раза приходилось участвовать в расследовании, а тут в первый раз. Я и не думал, что в нашей деревне когда-нибудь столкнусь. И главное - как жестоко-то! За что его так? Безобидный же был дядька, да и дряхлый уже. - Момо задумался. - Слушай, а у вас никого чужих-то в усадьбе нет? Я, вроде, знал бы, но вдруг? Может, с тобой кто приехал?
- Да нет, из чужих - разве что я только, - решил я пошутить, но тут же, увидев, как меняется выражение лица моего школьного друга, понял, что шутка была неудачной и опрометчивой.
Чтобы отвлечь Момо, я налил в его и свою рюмки ракии и поднял тост за нашу дружбу. Момо хлопнул рюмаху, и мы затянули древнюю застольную песню про старого рыбака, как в юности - похабную, разумеется. Все взялись подпевать, и веселье пошло по обычной колее.
Я уж не помню, с кем и о чём мы дальше говорили - застольные беседы не отличаются связностью. Момо рассказывал байки про службу; мне запомнились две:
- Я вот слышал, у вас в Германии эти арабы, - он сказал другое слово, очень неполиткорректное, - совсем распоясались, к женщинам пристают, немцев вовсе не уважают?
- Так и есть, - ответил я, - только не в нашем городе. Пока.
- Эх! - Вздохнул Момо с осуждением, - у нас с этим проще. Тут в Нови-Винодели, на севере, какие-то негры повадились наркоту продавать. Тоже к девкам приставали, хамили местным. Потом на свою беду продали героин кому не надо - младшему сынку Маридесов. - Маридесы, сколько я помню, на севере острова были почти в таком же авторитете, как мы здесь, на юге.
- И что?
- Я как раз учился тогда на полицейского. Нас всей группой туда отвезли на усиление, когда одиннадцать штук этих негров нашли под обрывом мёртвыми. Мы долго рыли-копали, но от всех слышали только: "там лестница крутая, они поскользнулись в дождь". Никого так и не арестовали. А негры с тех пор в Нови-Винодели ни ногой.
- А ты говоришь, убийств не бывает?
- Ну как не бывает... У нас в Алунте не бывает... не бывало раньше. А вообще на острове случается, конечно.
Тут в разговор включился Никис:
- Ну да! Вот в восьмом году, например, в Ближних Ручьях случилось. Ты тогда был здесь?
- Был уже, - отозвался Момо. - Я тогда едва из армии вернулся, после двух контрактов. Это ж Чернокрак - ты помнишь старого Чернокрака?
- Конечно помню! Только какой же он старый? Ему тогда, когда он у нас математику вёл, лет сорок пять и было всего-то.
- А, ну да. Это он для нас старый, чтобы от молодого отличать, сынка его. Так вот, он овдовел то ли в пятом, то ли в шестом, а через год женился на сорокалетней вдове. Самому уже шестьдесят пять было, но крепкий ещё. И вдруг он узнаёт, что жена от него гуляет к его же ученику из выпускного класса. Ну, он взял свой пистолет, подкараулил их, когда они в апельсиновой роще Нисакисов обжимались, да и грохнул обоих. А потом пришёл на площадь к церкви, когда народ на службу сходился, да и выстрелил себе в висок.
Неправдоподобная романтичность этой истории так поразила меня, что я, не глядя, махнул сразу полкружки.
Я пил в основном пиво, а когда приходилось прикладываться к ракии, ограничивался маленьким глотком. А вот Момо как прорвало, и он вливал в себя рюмку за рюмкой. Ракию вообще-то не опрокидывают одним махом, хорошую, настоящую, деревенскую - положено смаковать, чтобы прочувствовать вкус и аромат. Момо пил её как русские хлещут водку.