— Похоже, у Особого совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, — не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий. — Интересно, кто приводит приговор в исполнение — Блохин или Магго?[4]
— Может, их по этапу сразу отправили? — с надеждой предположил Коля Ремезов.
Коля на воле был путейцем, всегда числился в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут чёрт попутал — стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.
— По этапу? Хм, может, и по этапу…
Как бы то ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке — моложавый сотрудник НКВД в очках с пером и бумагой. Похоже, секретарь.
«Тройка», — всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.
Конвоир велел остановиться метрах в трёх от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов в петлицах с четырьмя ромбами и звёздочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него — мужчина лет пятидесяти, в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую — тоже в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававших ему сходство с Троцким, чьё имя сейчас склонялось исключительно с негативным оттенком.
Перед энкавэдэшником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах, отсюда не разобрать, но вроде был убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, зачем-то же меня сюда притащили.
— Сорокин Ефим Николаевич? — ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.
— Я.
— Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности…
— Что за бред? Вы вообще читали мои показания?
— О том, что вы якобы прибыли из будущего? — вступил сидевший слева за столом. — То есть таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.
— По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, — пробормотал я.
— Товарищ Реденс, продолжайте, — попросил лысоватый.
Вот он какой, этот Реденс, оказывается.
Он прокашлялся.
— Спасибо, товарищ Волков… Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства…
— Какого именно, может, поясните всё-таки? — не выдержал я. — А то самому жуть как интересно.
Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперёд, но рука конвоира тут же вернула моё тело на место.
— Ваше ёрничанье вас не спасёт, — устало произнёс обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. — Скажите спасибо, что мы ещё вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.
Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.
— …приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.
Читавший захлопнул папку, и всё поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.
— Пошёл!
Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся на несколько лестничных пролётов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди — слабоосвещённый продол, справа — вход в помещение. Оттуда появляется немолодой мужчина в форме НКВД, перепоясанной ремнями, с густыми, вислыми усами и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов тройки.
— Ещё один? — чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.
4
Блохин Василий Михайлович возглавил расстрельную команду ОГПУ при Совете народных комиссаров СССР ещё в 1924 г. По некоторым сведениям, лично расстрелял от 10 000 до 50 000 человек. Среди его жертв — Тухачевский, Якир, Уборевич… Последний свой расстрел произвёл 2 марта 1953 г., за три дня до смерти Сталина. Предпочитал расстреливать из немецкого пистолета «Вальтер ПП».
Магго Пётр Иванович в 1931 г. по собственному желанию стал сотрудником для особых поручений комендатуры ОГПУ. Приводил в исполнение расстрельные приговоры. По некоторым сведениям, Магго лично расстрелял ок. 10 000 человек. В 1940 г. уволен из органов, после чего спился и в 1941 г. умер от цирроза печени.