Но информация эта поступила слишком поздно, чтобы вспугнуть Джона Уильямса (если преступником и вправду был он) и предупредить следующее злодеяние. Через двенадцать дней после первого убийства, уже в другом месте, в таверне, находившейся на теперешней Гарнет-стрит, произошло еще одно кровопролитие. Тихая и респектабельная таверна закрылась в одиннадцать часов вечера. Ее хозяин Джон Уильямсон, жена хозяина Элизабет и их служанка Бриджет отошли ко сну, когда улицу всполошило появление полуголого человека, спускавшегося с верхнего этажа по скрученным простыням. Это был Джон Тернер, постоялец Уильямсонов. Лежа в постели, он услыхал вопли служанки и как кто-то барабанил в дверь. Затем раздались стоны хозяина и леденящие кровь слова: «Я мертвец!» Снизу доносились зловещие звуки чьих-то шагов. Крадучись по лестнице, Тернер увидел высокую фигуру, склонившуюся над распростертым телом миссис Уильямсон. Ужасная картина заставила его кинуться обратно и спасаться через окно. Удивительно, но малолетняя, всего четырнадцати лет от роду, внучка Уильямсонов проспала всю ночь и осталась целой и невредимой.
Второе смертоубийство, произошедшее так близко от места, где случилось первое, вызвало волну ужаса и паники. Страх, охвативший теперь лондонцев, приобрел иной оттенок: к нему примешивалось подозрение, что никакие замки, запоры и оконные ставни не способны оградить от рыщущего по городу убийцы, без труда проникающего в жилища мирных, законопослушных граждан и без всякого повода и жалости творящего над ними расправу. В сельских сообществах, откуда вышли многие из них, каждый знал своих соседей. Здесь же, в портовом районе, на темных, многолюдных, кишащих непонятным, неведомо откуда взявшимся народом улицах, за каждым углом таились новые опасности и угрозы.
Учитывая обстоятельства этого преступления, не стоит удивляться желанию властей поскорее разделаться с ним — объявить раскрытым и забыть. По мнению современного мастера детективов Филлис Дороти Джеймс, расследовали и закрыли это дело, до неприличия поспешно, с единственным намерением — успокоить публику. Джона Уильямса взяли под стражу, поскольку он имел доступ к орудиям убийства, а на следующий после убийства день вел себя подозрительно. Ходили также слухи, что с первой жертвой, Тимоти Марром, он служил некогда на одном корабле и они часто ссорились. Однако основания для обвинений против него были весьма шаткими. К счастью для судейских, после недели заключения Уильямс повесился, тем самым как бы признавшись в содеянном.
Тело Уильямса везут по улицам Уоппинга. Слева от него выставлено предполагаемое орудие убийства — молот
Полиция поспешила объявить, что убийца пойман. Но не всех удовлетворил такой финал. Ходили слухи, что порешил себя Уильямс не сам: перед своей гибелью он пребывал в хорошем расположении духа, а смерть его казалась слишком уж на руку властям, желавшим успокоить население и восстановить порядок. Демонстрация трупа Уильямса и стала открытым заявлением о том, что панику следует прекратить, ибо преступник определенно мертв и обезврежен.
При этом вопросы относительно виновности Уильямса и способов ведения дела у публики все не заканчивались, что продолжало тревожить и власти. Рэтклиффские убийства выявили существенные недостатки в организации системы безопасности. Добиться мгновенных изменений в этой области тогда не представлялось возможным, но эти преступления поспособствовали началу хоть и медленного, но все же преобразования системы обеспечения общественной безопасности, что заложило фундамент построения новой, хорошо скоординированной структуры полицейского надзора.
В то же время лондонцы, как и британцы в целом, с жадностью поглощали подробности этой криминальной истории. О ней столько писали, что она вправе претендовать на звание первой из современных медиасенсаций. Жажда информации об этом случае породила новый жанр журналистики — газетные репортажи об убийствах с их небрежностью в освещении фактов, живописным выпячиванием чудовищных и скандальных подробностей и откровенным игнорированием всего, способного помешать поспешным выводам.